Троцкий, Сталин, коммунизм

«Укажу, как, например, тов. Ворошилов грубо и резко набросился на комсомольцев, перебежав на другой конец стола Президиума. Он заявлял: “Я вас сотру в порошок”. Такое заявление тов. Ворошилова вызвало бурные протесты комсомольцев, на что тов. Ворошилов снова заявил: “Я вас возьму в Красную Армию, и там мы поговорим…” Тов. Калинин также употреблял постоянно резкие выражения, чем вызвал волнение собрания. Например, обращаясь к женщинам, он сказал: “Ну, вы полоумные, мы с вами меньше всего будем считаться”, обращаясь к комсомольцам, назвал их сопляками».

Голосование в конце собрания, на котором присутствовало 500 членов партии – работников завода и 100 «гостей», по требованию М.И. Калинина должно было происходить следующим образом: в переполненном зале сторонники ЦК должны были отойти налево, а противники – направо. Далее И.С. Кострицкий сообщает:

«Когда после этого, как указано выше, тов. Калинин при шуме и протестах собрания начал делить коммунистов, то группа членов партии начала качать тов. Калинина, а затем и тов. Ворошилова. В это время тов. Молотов заявил, что он требует, чтобы я, как председатель, встал на стол и заявил, что большинство за резолюцию, предложенную тов. Ворошиловым. На это я заявил, что это неверно, что таким способом нельзя определять большинство и что, кроме того, собрание постановило, чтобы голосовать только членам коллектива “Красный Треугольник”, между тем, как “голосовали” свыше ста человек гостей. Тогда тов. Молотов крикнул мне: “Сволочь, саботажник, контрреволюционер, сотру тебя в порошок, привлеку тебя в ЦКК, я тебя знаю”»^[137].

Естественно, что от подобных сцен до запрета на оппозиционную деятельность и физических расправ за нее дистанция была уже не столь велика. И логическое развитие методы борьбы группировок в партии получили на ее следующем этапе, в ходе борьбы объединенной оппозиции против сталинско-бухаринского большинства в 1926–1927 годах.

Левая оппозиция, сформировавшаяся весной-летом 1926 года, критиковала курс большинства за потворство усилению буржуазии в рамках НЭПа, а также за подмену советской демократии бюрократическим произволом партийной верхушки. Декларации о демократизации партии, ставшие итогом дискуссии 1923 года, остались на бумаге – логика развития внутрипартийной борьбы толкала правящую фракцию в совершенно противоположном направлении, причем впереди бежали зачастую представители бухаринцев^[138].

Критика внутреннего положения в СССР и ВКП(б) неизменно связывалась оппозиционерами с утверждениями о сдаче руководящей группой позиций на арене всемирной классовой борьбы. Именно эта сдача позиций, с точки зрения сторонников Троцкого и Зиновьева, получила воплощение в теории «социализма в одной стране». По поводу этой теории Троцкий писал:

«Теоретическая несостоятельность и практическая опасность теории социализма в одной стране совершенно очевидны или, по крайней мере, становятся все более очевидными для всякого революционера, сколько-нибудь освоившегося с марксистской постановкой основных вопросов исторического развития. Политически говоря, теория эта является совершенно некритическим прикрытием того, что есть в СССР, и всего того, что становится во всех его противоречиях и во всей его стихийности. В этом смысле теория социализма в одной стране ослабляет и притупляет бдительность и настороженность партии по отношению к капиталистическим тенденциям и силам развития, внутренним и мировым.

Она питает пассивный фаталистический оптимизм, под которым как нельзя лучше укрывается бюрократическое безразличие к судьбам социализма и международной революции.

Не менее фатальную роль должна была бы сыграть эта теория, если бы она была узаконена, в отношении Коминтерна. Если рассматривать советское социалистическое строительство как неотъемлемую составную часть мировой революции, как процесс, немыслимый вне этой последней, то удельный вес коммунистических партий, их роль, их самостоятельная ответственность возрастают и выдвигаются на передний план.