Троцкий, Сталин, коммунизм

«Если “термидор” налицо – надо рвать с ВКП, пытаясь отколоть от нее лучшие элементы, надо начинать строить новую партию, которая должна начинать борьбу против ВКП и руководимого ею государства, за диктатуру пролетариата и коммунизм. Именно потому, что исходные политические предпосылки для такого рода решения вопроса не существуют, я считаю, что становиться на путь второй партии нельзя, вредно, преступно… Остается потому только один верный ответ: вернуться в ряды ВКП с целью участия в общей борьбе и общей работе партии… У меня были сомнения в том, что политика союза рабочих и крестьян превратится в политику игнорирования классовых различий в деревне (кулак – середняк – бедняк), что представляло бы, несомненно, большую опасность для диктатуры. Однако теперь ясно, что мною в этом отношении была допущена ошибка… Из всего вышесказанного ясно, что теперь я не считаю правильным защищать основную установку “платформы” оппозиции от 3 сентября 1927 г., выдвинутой оппозицией в качестве главного орудия борьбы против ЦК»^[299].

Процесс капитуляций ускорился в 1929 году, после официального осуждения партией «правой оппозиции», а также высылки Л. Троцкого, в результате чего левые лишились вождя. В числе отошедших от оппозиции в 1929 году были такие видные ее деятели, как Преображенский, Радек, Смилга, И. Смирнов, Богуславский, Белобородов, Серебряков, Дробнис. Причем отход каждой видной фигуры вел за собой отход значительной группы рядовых оппозиционеров. Вокруг формулировок заявлений «капитулянтов» велась торговля между ними и руководством партии. Последнее настаивало на максимально резком отмежевании оппозиционеров от их былых взглядов и осуждения деятельности Троцкого и всех тех оппозиционеров, кто не собирался сдаваться. Заявления о «капитуляции» становились важным средством пропаганды сталинской команды против оппозиции. Например, Ярославский писал в письме Орджоникидзе от 19 августа 1929 года:

«Вожусь теперь с новой, третьей волной отходящих от оппозиции: Мрачковский, И.Н. Смирнов, за которым идут те, кто не считает Радека или Смилгу своими вождями.

Сейчас идет борьба между проектом заявления Смирнова (достаточно еще неудовлетворительным и неприемлемым: считает еще Троцкого пролетарским революционером и т. п.) и заявлением Раковского, который остается верен платформе и выступает против капитулянтов (Радек) и полукапитулянтов (Смирнов). Во всяком случае, если б Смирнов написал приличное с нашей точки зрения заявление, за ним отошли бы примерно столько, если не больше, сколько за Радеком (т. е. около 600 человек). Смирнов думает, что больше. Тогда за троцкистами остается ничтожная горсточка, внутренне также достаточно неоднородная, чтобы она могла удержаться. Этот распад троцкистов вызывает и распад сапроновцев. До сих пор мы Смирнову отказываем в разрешение приехать в Москву для переговоров, так как от него никаких заявлений не поступало. Мне кажется, что теперь ему следовало бы разрешить. Троцкого надо изолировать политически еще больше, чтобы он не имел никаких “кадров” среди вчерашних своих сторонников»^[300].

Капитулировавшие оппозиционеры восстанавливались в рядах ВКП(б), порой назначались на высокие ответственные должности, как правило, в хозяйственном аппарате. Без сомнения, мотивы капитулянтов были различны – одни искренне считали свою прежнюю деятельность ошибочной, увидев, что вместо «термидора» в интересах нэпмана и кулака руководство партии повело наступление на буржуазные элементы, другие просто опустили руки, сочтя дальнейшую борьбу бессмысленной, третьи возвращались в партию, чтобы продолжать скрытую борьбу за торжество программы левой оппозиции. Во многих случаях все эти мотивы сочетались в разных пропорциях у различных людей. Однако несомненно, что своей капитуляцией бывшие сторонники Троцкого «хоронили» себя в качестве политических деятелей. Над каждым из них отныне висело подозрение в «двурушничестве», о котором много писали официальные партийные пропагандисты тех лет^[301], и стать полностью «своими» для сталинского ЦК они отныне не могли, даже при самых искренних намерениях. С другой стороны, они теряли и всякий авторитет среди оппозиционеров, обвинявших «капитулянтов» в измене своим идеалам ради превращения из ссыльных в чиновников. Наконец, заявления «капитулянтов» деморализовали их самих – ведь необходимость кривить душой, во всяком случае в плане безоговорочного осуждения своей прошлой деятельности и конкретно Троцкого, неизбежно лишала «капитулянтов» самоуважения. Как показала практика, сделав первый шаг на пути фальшивых «раскаяний», многие из них пошли по этому пути дальше, до самых фантастических «признаний» на открытых процессах 1937–1938 годов.