Трубадура

– Тура… – Он аккуратно потянул коробку к себе, но она замотала головой и вцепилась в нее мертвой хваткой. – Тура, ты мне можешь рассказать, что произошло… тогда? В Москве?

Она вдруг задрожала, хотя в окно светило вполне себе полноценное майское солнце и в комнате было тепло. Шумно выдохнула. Глаза распахнулись широко-широко, а картон под пальцами начал проминаться.

– Нас было четверо. Моя хозяйка и двое… мужчин. Это она с ними познакомилась. Мы пили в ее номере. Вино и шампанское. А потом эти бутылочки. А потом я с одним из них пошла в мой номер. Начали… начали… – У нее дёрнулась шея, и Тура сглотнула. Потом еще раз. – Начали раздеваться. А потом… потом…

Она замолчала. Стала раскачиваться, обнимая себя и ярко-салатовую коробку.

– Тура?

Она не реагировала, и он повысил голос:

– Тура!

Тура вздрогнула. И затараторила быстро, будто боялась не успеть сказать:

– А потом меня чуть не вырвало. Сначала спазм дыхательный, а потом рвотный. Прямо во время поцелуя. И выворачивало так сильно, что думала умру. Дикая аллергическая реакция на попперс.

– А мужик что?

В Степане сейчас функционировали только органы чувств – слух, зрение. Ему жизненно необходимо получить всю информацию, которая, кажется, способна изменить всё. Совершить невозможное. Пустить вспять время. Обнулить счет на табло.

– Мужик? – Тура рассеянно моргнула, всё так же глядя перед собой, но видя явно что-то свое, доступное только ее глазам. – Не знаю. Когда я выползла из туалета – а я правда выползла на четвереньках, встать не смогла, – в номере никого не было. У меня потом еще… спазмы были. Я только часам к трем ночи в себя пришла. Хорошо, уголь активированный всегда у меня в сумочке.

Цифры на табло остановились. Сейчас должен включиться прямой отсчет. Самый прямой. У Степана вместо головы мяч, ему надо сказать прямо, иначе она не поймет.

– Тура… – Он взял ее за плечи, повернул к себе. Коробку трогать не стал. – Ты изменила мне?

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами. И молчала.

– Тучка! – Он ее все-таки тряхнул. Потом еще раз, сильнее. – Отвечай!

У нее стал кривиться рот и дрожать подбородок. Но взгляда она не отвела.

– Я… я целовалась с ним… Недолго, потому что меня замутило, но…

– Тура! – В голове Степана нестерпимо больно стучал мяч. Ему сию же секунду надо знать правду!

– И он видел меня без… то есть по пояс… на мне лифчик был…

– У ТЕБЯ БЫЛ С НИМ СЕКС ИЛИ НЕТ?! – заорал он.

Она моргнула. Помотала головой. Снова моргнула и ответила:

– Нет. Не было. Но я собиралась. Я же хотела тебя наказать, Стёп. А наказала себя. Я такая… такая… трубаду-у-ура…

Плечи под его пальцами затряслись, крупно, почти неудержимо, как бывало при эпилептических припадках у соседского Серёги. И вместе с этой дрожью запустился счет на табло. Один, два, три… Прямой ровный счет времени. Их общего времени.

Он прижал ее к себе, и полетела на пол выпущенная из ее рук ярко-салатовая коробка. Гладил по голове, чувствовал, как вжимаются между лопаток острые костяшки ее пальцев, что футболка намокает не только на плече, а уже и на груди, и немного на спине. Точно знал, что успокаивать бесполезно, надо перетерпеть. Пусть проревётся, ей надо. И ему надо подождать, пока хоть немного затянется дыра в груди под ее слезами. И надо хоть немного собраться с мыслями. Нужно снова жить в полную силу.

В голове у Туры ни одной мысли. В теле воздушная пустота – дунь и полетит. Тепло и радостно. Как же здорово! Она мороженое в кофе глясе и сейчас растает. И пусть. Со Степаном не страшно. С ним ничего не страшно. Лишь бы только обнимал. Лишь бы не ушел. Лишь бы простил.

– Знаешь, что я сделаю в самое ближайшее время?

Она чувствует, как от его дыхания тепло шее. Кайф. Чистый кайф.

– М-м-м? – Другие звуки издавать невозможно, когда ее лицо так плотно вжато в его плечо.

– Я куплю семь кожаных ремней. Семь отличных крепких кожаных ремней. И буду пороть тебя. Каждый день. У меня будет ремень для каждого дня недели. С утра встал, выпорол, потом на пробежку, ты мне завтрак приготовила, я его съел и еще разок тебя выпорол. Потом на тренировку. Ну и на ночь профилактически обязательно. Не знаю, как иначе из тебя дурь изгнать твою трубадурную.

– Угу. – Она чуть повернула голову, чтобы можно было говорить. И улыбаться. Краешком губ, но всё же.

– Что ты угукаешь там, я серьезно!

– Хорошо, Стёпочка, я поняла. Ежедневно, без отдыха в воскресенье, три раза в день.

– Именно так! – Он говорил нарочито сердито. – За всё, что ты с нами сотворила, этого мало будет.

– Согласна, – счастливо вздохнула Тура.

– Посмотри какая со всем согласная… – Он сжал объятия чуть сильнее. – А пороть я тебя перестану знаешь когда?

Тура помотала головой.

– Когда ты первым сыном забеременеешь. К тому моменту, я надеюсь, к тебе вернется светлый разум.

На это Тура ничего не ответила. Она снова уткнулась лицом ему в плечо. Она не могла сейчас говорить, думать, рассуждать. Сейчас она представляла собой один целый, неделимый квант счастья.

Но Степан немного отстранил ее от себя и заглянул в ее глаза.