Трубадура

– В колумбарии. Вернётся не скоро.

Женщина щёлкнула выключателем, и в прихожей загорелся свет.

Степан вздрогнул.

Тура и раньше не отличалась избытком веса. Но сейчас от нее осталась тень. Бледная осунувшаяся тень Туры Дуровой. Его Тучки. И то, что он ее не узнал сначала – неудивительно. Раньше она казалась младшей по возрасту. Сейчас – выглядела лет на десять старше Степана. Запавшие усталые глаза, волосы стянуты в неаккуратный хвост, скулы, подбородок – всё такое острое, что, кажется, при любом неловком повороте головы порвется кожа. Одежда – не одежда, мешок какой-то. Степан стоял и, кажется раскрыв рот, смотрел на нее. И она смотрела на него – молча и безучастно.

– Дед умер.

Мяч таки догнал его. И стукнул по башке. И тут вдруг всё встало на свои места: и ее изможденный вид, и чёрная тряпка на зеркале за спиной Туры, и общее ощущение… склепа.

Она смотрела на него, тонкая, полупрозрачная, будто и не вполне принадлежащая этому миру, где жил Степан, полному звуков: воплей болельщиков, звонких ударов по мячу, криков тренера, миру, в котором были и краски, и запахи. А вместо Туры была просто бесплотная тень. Как она вынесла всё это на своих плечах? Одна, и такое страшное горе, да еще Падлана, которая наверняка не помогала, а только подкидывала проблем. «И меня рядом не было. Чёрт. Чёрт! Чёрт!!!»

Он шагнул к ней.

– Когда это случилось?

– Завтра сорок дней, – все так же тихо и бесцветно прошелестел ответ.

Как ему это не нравится! Не так Степан представлял себе свой приход в этот дом. Вообще никак не представлял, если быть точным. Но такое вообразить… А потом он сообразил.

– Это он, получается… когда я… Погоди…

– Дед умер на следующий день после твоего ухода.

Стёпке остро захотелось ее встряхнуть, чтобы голос перестал звучать как с того света. Но боялся, что она рассыплется от его прикосновения. Просто стоял и смотрел на нее. Пока в голову не пришла страшная мысль.

– Он из-за меня?.. Из-за того, что я ушел? Ты ему рассказала, что… Твою же двивизию… – Он зажал рот ладонью. Зашибись – за удачей зашел. Что же делать?

– Нет, что ты! – Тура наконец выпала из анабиозного состояния. Даже руку протянула, чтобы его коснуться, но одёрнула. – Дед был в полной уверенности, что мы с тобой… – Она сухо кашлянула. Потёрла шею. – Что мы жених и невеста. Как ты ему и… сказал. Он с этой уверенностью умер. Ночью сердце остановилось. Просто… просто пришло время. Наверное.

Степан ничего не ответил. Руки опустил и привалился к стене. Вот идиот, ведет себя как впечатлительная барышня позапрошлого века. А ведь Туре пришлось в стократ тяжелее. Сорок дней. Сорок. Как ты их прожила, Тучка? Да что спрашивать, всё и видно. Но все же он спросил:

– Ты как?

– Нормально.

Другого ответа он и не ждал. И она вопросов не задавала. Смотрела куда-то в сторону. Вид худеньких опущенных плеч вызывал острую боль в сердце. Нет, невозможно так дальше стоять и молчать.

– Слушай, я, кажется, у вас кроссовки оставил. Салатовые.

– Да, – она ответила быстро, словно ждала этих слов. Шагнула в сторону и толкнула дверь его бывшей комнаты. – Вот они.

Коробка лежала на кровати. Кровать была застелена тем же покрывалом, что было, когда он жил здесь. И наволочка на подушке… та же.

Степан прошел в комнату. Огляделся. Здесь всё так, как было в то злополучное утро. Это что-то значит. Но он уже не понимал что. Он вообще сейчас ничего не понимал, всё заполнило острое желание – вернуть то утро. Нет, тот день, накануне, раньше, когда Тура его попросила. Зачем он ей отказал? Ведь всё равно же всё сделал, как она хотела. А если бы не отказал… И она бы не…

Сорок дней стремительно отмотались на табло. И снова вернулась боль – такая же острая, как в то утро, когда она сказала, а он понял, что это правда. Понять-то понял, а принять не смог. До сих пор не смог. И больно так, что вдруг стоять не стало сил.

Он осел на кровать, взял в руки коробку, пару раз встряхнул. Поднял голову и посмотрел ей в глаза. В комнате светло, и выглядит Тура еще хуже, чем в полутемном коридоре. И больно и за себя, и за нее. В какой гадостный, омерзительный клубок всё слепилось. Где та точка, в которой всё началось неотвратимо наматываться?

– Скажи мне, оно того стоило? – Он смотрел, не отрываясь, в ее глаза. Вдруг понял, что они остались прежними – яркими, светлыми. Единственными живыми. Тучкиными. – Стоил этот… попперс… того, чтобы… чтобы… – Он не смог подобрать слова, и просто обвел рукой комнату. – Что? Настолько крутой был секс?

Она выдержала его взгляд. Не отрывая от него глаз, подошла и села рядом. Забрала у него из рук коробку и тоже потрясла. А потом прижала к груди, как что-то ценное.

– Не знаю.

– В каком смысле?

– Я два часа проблевала. – Тура теперь смотрела перед собой, костяшки на тонких пальцах побелели, так она сжала коробку. – В таком состоянии не до секса.

На табло начала происходить форменная чехарда. Замелькали цифры: вперемежку арабские и римские, потом буквы: кириллица, латиница, иероглифы. А потом зажглась огромная надпись «СТОП».