Трудная година

Страх овладел им впервые еще тогда, когда он, будучи юнцом, приехал со Случчины в столицу, поступил на раб­фак. Там познакомился с молодыми писателями и сам по­пробовал писать стихи. Они понравились — природа родной деревни отражалась в них. Стихи напечатали, и он тоже стал писателем. Однако склад души у него, как и у отца, был кулацкий, и с течением времени уже ничто боль­ше не вдохновляло его на поэзию. Тогда он занялся бел­летристикой, стал черпать темы из далекого прошлого. Он брал настойчивостью, да и писал правдоподобно — его большой роман «Сестра» поразил всех мнимой глубиной и объемом. Он работал над последними главами романа, когда пришло известие, что отец подлежит раскулачива­нию. Страх впервые заглянул ему в глаза и на мгновенье отразился в них. Ему не трудно было доказать, что он давно порвал с отцом, звание писателя было надежным щитом, и скоро к нему снова вернулось спокойствие. Но этот момент, незаметный для окружающих, момент, когда страх посетил его впервые, оставил, может, хоть и незна­чительный, однако же ощутимый след в его душе. Он привык к достатку и благополучию и не хотел терять их. Он жил, работал, более или менее успешно, с ним счита­лись. И вот пришла война. У него была возможность вы­ехать из Минска, однако он прослышал, что дорогу бом­бят немецкие самолеты, и про себя подумал: зачем лезть под бомбы, пускай волна событий идет, как идет, может, и она выбросит его на берег. И он остался. Пришли «но­вые хозяева», а с ними — старые враги белорусского на­рода, так называемые «белорусские деятели», которые все эти годы обивали гитлеровские пороги. От него по­требовали доказательства лояльности, и он написал статью, в которой обвинял советские власти в сдаче Мин­ска. Статья понравилась, ее напечатали и предложили работу. Но он отпросился куда-нибудь в областной центр, скрыв то, что боится встречаться с людьми, знавшими его раньше. Так он очутился в Крушинске, где «делал культу­ру», «перерабатывал» свой роман... Бывали у него минуты, когда он серьезно начинал верить, что немцы после побе­доносной войны создадут, независимую Беларусь, верил, что надо готовиться к этому «историческому событию» и собирать вокруг себя и своих хозяев белорусскую интелли­генцию. Он хорошо знал, что не все успели эвакуироваться на восток. Но все его усилия оказались тщетными — ра­ботники культуры не откликнулись на его призыв, их буд­то и не было, вместо них пришли болтливые, голодные про­ходимцы, случайные элементы — или запуганные, или та­кие. которые начинали уже терять разум. Но и с ними можно было начать «делать культуру», и они в первую очередь занялись наследством. Пересмотрели всех писате­лей, выбрали то, что не очень противоречило установкам новых хозяев, а где выбирать было трудно — слегка из­меняли, фальсифицировали. И вот с плодами такой работы Рыгор Пилипович Терешко и предстал однажды перед «гаспадаром» города оборотом Гельмутом. На приеме присутствовал и адъютант полковника — такой же длинный и сухой, как и патрон — обер-лентенаит Рихтер. Немцы слушали Терешко. Молчали, когда разговор шел об изда­нии «Крушинского листка», соглашались, а стоило ко­снуться популяризации культурного наследства, как оберст выставил короткопалую руку в сторону Терешко. Удивительно, что у этого человека, все удлиненные линии тела которого казались заостренными, пальцы, наоборот, были толстые и куцые. Терешко подал ему «реестр писа­телей». Оберст читал, читал и вдруг останонилси.

— Купала? Что есть Купала, Рихтер?

Рихтер ничего не сказал, только пожал плечами и по­смотрел куда-то вверх. Оберст взял со стола тупо зачи­ненный карандаш и с силой вычеркнул фамилию Купалы, поломав стержень.

— Нет, погодить! Рихтер, проинструктируйте!

Аудиенция была окончена.

Рихтер держал Терешко за пуговицу пиджака и про­никновенным голосом поучал:

— Ну что такое — ваша культура? Откуда она? Мы, немцы, больше занимались вами, чем вы сами. Не об этом речь. Вы должны направить свою деятельность на то, что­бы помирить народ с нами. Я вам скажу по секрету — у нас много неприятностей. Там, за чертой города, где мы пока что не имеем возможности держать гарнизоны, на­род борется с нами, сопротивляется пашей администрации. Партизаны! А без деревни мы не можем, никак не можем! Хлеб, мясо! Ваше имя засияет в истории великой немец­кой нации — рядом с именами Шиллера... Бисмарка! Мы разрешаем вам временные отступления, пользуйтесь своим странным языком, однако... мы хотим видеть в вас немцев. Энергии, энергии, господин Терешко!

Перед ним были поставлены две задачи: 1) создать культурную среду из сторонников немецкой власти; 2) па­рализовать идейно нарастающее партизанское движение.