Трудная книга

Преступность — слишком сложная общественная и даже историческая проблема, чтобы ее можно было решить административным указом. На пути решения этой проблемы человечество использовало все: и костры, и нож гильотины, топор палача и одиночные камеры, вечное заключение и разные типы тюрем. Но оно не могло решить эту проблему, потому что сохранялись порождавшие ее железные закономерности жизни — угнетение, порабощение и эксплуатация человека человеком — жизнь, уродовавшая природу и характер человека. И только коммунистическое общество, которое мы строим, основанное на совершенно других принципах и началах, может преодолеть то историческое зло, которое, как и войны, преследовало человечество на всем протяжении его истории. Но это общество только еще строится в тяжелых боях и трудах, а пока дают себя знать и живучие, точно осот, пережитки прошлого, и цепкое, как повитель, влияние гнилого зарубежного мира, у нас есть и собственные несовершенства и недостатки в воспитании и сознании людей, — все это живет и действует и создает условия, поддерживающие преступность.

Вот вдумчивое письмо матери, пытающейся понять то, что случилось с ее сыном.

«Сейчас очень трудно разобраться в причинах, приведших нашего сына на скамью подсудимых: и педагог, классный руководитель, неправильно подходивший к нему; и чрезмерная обеспеченность товарищей, которым он завидовал; и девушка, с которой он дружил и хотел ей сделать приятное, угощал мороженым, часто водил в кино, а она все это принимала, не задумываясь; и товарищи, подтолкнувшие его на преступление; и наш недосмотр, родителей, веривших в его самостоятельность и своевременно не оградивших его; и, конечно, его собственное неразумие».

Комплекс. И только многосторонняя деятельность общества по преодолению этой множественности условий может победить зло.

Не могу я не коснуться и еще одного очень серьезного упрека, который кинул мне тов. Иванов в дополнение к совету «не нужно распускать слюни»: «Не нужно водить читателя по истоптанным и захламленным тропам неотолстовской философии всепрощения».

Я не стал бы спорить с критиком, да и дело здесь вообще не в упреках, не в обидах и оправданиях, а в выяснении истины, и вопрос этот глубоко принципиальный. Мы решительно против и толстовства, и неотолстовства, и всех прочих попыток религиозного решения вопроса. Но мы ставим своей конкретной, земной задачей ввести добро в жизнь и, искоренив классовую мораль эксплуататоров, утвердить в жизни «самую справедливую и благородную мораль, выражающую интересы и идеалы всего трудящегося человечества» (Программа КПСС). А отсюда вытекает вопрос: как это сделать? Как утвердить добро в жизни? Можно ли это сделать, не веря в добро, не веря в силу добра и доброго начала в человеческой натуре? Ведь одной из характерных сторон буржуазной идеологии является именно неверие в человека, утверждение его природной и непреодолимой порочности. А ведь это же самое утверждает и наш уважаемый оппонент:

«Я отлично знаю условия, в которых люди могут стать преступниками, но также знаю, что вне зависимости от условий преступниками становятся, как правило, только от наличия определенных психических и моральных качеств, на которые наше «бытие» редко влияет».

Следовательно, есть навеки клейменные печатью Каина носители преступности и есть «элита», самой природой забронированная от этих задатков и потому призванная, видимо, вслед за автором этой теории, «засучив рукава», «голыми руками давить» всех недостойных сынов Каина. Впрочем, я оговорился, назвав нашего проповедника «автором» такой кровавой добродетели. Подлинным автором этой теории предопределенности преступных качеств и, следовательно, обреченности человека является итальянский мракобес Ломброзо, давным-давно осужденный всем прогрессивным человечеством. Он тоже предлагал «засучить рукава» и «уничтожить этих диких зверей» даже без суда, на основании измерения высоты лба и соотношения костей черепа.

А если нет обреченности, тогда в чем же дело? Почему, взлетая в космос, совершая самые высокие и самоотверженные подвиги, человек в то же время барахтается в грязи пороков? И вот я уже вижу презрительные гримасы и слышу протестующие голоса: «А зачем?.. Зачем в эру подвигов напоминать о пороках? Что за пристрастие к грязи? А мы не хотим! Не хотим мы слышать о всякой грязи!»

Можно не слышать, можно не слушать, но от этого она не перестанет быть.