Трудная книга

Но в то же время хочется сказать ей: а где же ты была? Где была твоя девическая честь и гордость? Где было твое достоинство как человека и как девушки? Как могла ты пойти по пути тех немногих, пусть очень немногих, но все же порхающих по цветкам жизни и в поисках легкого, но пустого счастья забывающих о том, что составляет подлинный драгоценный кристалл человеческой души? И хочется кинуть упрек и матери, и школе: где были вы? Почему не предостерегли вы ее, вступающую в жизнь, против пошлости и скотства, встречающихся в жизни, не выработали в ней идеала девичьей добродетели, чистоты и святости чувства, не выработали обыкновенного чувства стыда, не выработали твердости и силы сопротивления? Помните великолепные, кристальной чистоты строки поэта И. Сельвинского:

Да будет славен тот, кто выдумал любовь
И приподнял ее над страстью?

Я знаю случай. Две молодых жизни, он и она, оба — хорошие, честные, чистые, полюбили друг друга, полюбили по-настоящему, и решили пожениться. И едва ли не накануне свадьбы он поздно вечером провожал ее до дома, до самой двери и хотел войти к ней. Она его не впустила. В квартире никого не было, но она его не впустила. Он долго стучался к ней, он просидел на лестнице до самого утра — она его не впустила. И он ей сказал, что за это он еще больше полюбил ее, до конца полюбил. Теперь они давно уже муж и жена, у них растет чудная дочка, и они, несмотря на большие жизненные трудности, по-прежнему, так же честно и высоко любят друг друга.

И потому так обидно, до боли обидно, когда юность, пора любви, пора поисков и ожидания счастья, убивает в зародыше это счастье, не приподнимая, а, наоборот, опуская, снижая любовь, чувство высокочеловеческое, до уровня животной страсти и даже до разврата, на который не способны и животные.

Это я почувствовал, когда по письму той девушки приехал в ее город, и посидел на суде, и послушал о всех безобразиях, омерзительных безобразиях глупого «общества», как именовала себя эта группа… бездельников, просится с пера ходкое газетное слово. Но в том-то все и дело, что, за исключением одного, они были далеко не бездельники. Это были слесари, электрики, водопроводчики, наладчики и фрезеровщики, но это были ребята и девчата, в значительной степени распущенные, развинченные, с низменными целями и такими же понятиями о жизни. У них была своя «программа» и своя «философия»: скоро будет война со всеми ее последствиями —

В это время над землей
Столб поднялся огневой.
Это атом разорвался…

Следовательно, живи, пока живется, и бери то, что легко дается.

На этом примере как нельзя лучше, на мой взгляд, видна антисоциальная и безнравственная сущность всякого преступления и всяких попыток оправдать (что не равнозначно — объяснить) его ссылкой на условия и обстоятельства. Настоящий человек, общественный человек будет бороться за изменение, за улучшение этих обстоятельств для всех, а другой, ничего не ломая и не улучшая, будет именно в этих обстоятельствах искать выхода для себя, достижения своих, иногда жизненных, в большинстве случаев низменных целей. Так и здесь: дамоклов меч атомной войны висит над каждым, но одни стараются всеми доступными им средствами предотвратить, отвести эту опасность от всех, а другие делают выводы для себя: пока не поздно, бери, хватай от жизни все, что можно взять.

Здесь я воочию увидел и роль западных влияний (хотя, по существу, этот вопрос, конечно, значительно сложнее). Вот парень: парень как парень, хороший водопроводчик, но, составив себе идеал какого-то альфонса, западного денди, он выучил несколько английских фраз и вечерами, надев брюки небесно-голубого цвета, выходил на местный «Бродвей» и, походя, бросал эти заученные с грехом пополам фразы.

Вот девица с наклеенными ресницами и прической, которую по-русски прозвали «вшивой горкой». За год перед этим я видел эти прически в Париже, и вот встретил их здесь, в старинном русском городке. Вот передо мной фотографии ее «произведений». «Боб-тромбонист»: какой-то хлюст с сигарой во рту, в необычайно широком пиджаке и необычайно узких брюках. «Джекки и Бекки»: такой же хлюст в черных очках ведет «за шкирку» ее, по-видимому «Бекки», с томно опущенными ресницами. Вот «Джаз под пальмами»: он в расписной рубахе и в туфлях с длиннейшими носами, она — в платье с какими-то надписями, не то лозунгами, а кругом — пальмы и кактусы. А вот неопределенного пола физиономия с раскрашенными губами и надписи: «О’кей!», «Голливуд!!!» — и что-то еще, непонятное.

И вот ее «стихи»:

Рок-эн-ролл не утихает,
Саксофон еще рыдает.
Вдруг ворвался в окна свист.
Устарел рок — в моде твист.