Трудная книга

«У Достоевского, в повести «Подросток», есть такое место, — пишет мне один заключенный. — «Когда смотришь на эти милые детские лица с их ангельским выражением, когда они словно бабочки порхают с места на место со счастливой улыбкой на устах, но как только подумаешь, что из них может стать, то невольно содрогаешься от этой мысли». Вот так же и я. Когда, выйдя из утробы матери, издал первый крик и тем самым известил, что на земле появилась еще одна жизнь, то моя мать, наверное, подумала о моем счастье. Может быть, она подумала, что я стану врачом или учителем, а может, просто рабочим, как мой отец, но ни того, ни другого из меня не получилось, а вышел арестант».

А ведь, действительно, можно содрогнуться. Произошла большая трагедия — и для личности и для общества: человек мог стать врачом, или учителем, или рабочим, а стал преступником.

И снова, и снова встает этот большой и больной, проклятый вопрос: как разгораются пожары из тлеющих, непогашенных искр? Почему же все-таки и как это получается? Вопрос, который стоит перед человеческим обществом в течение многих и многих веков, начиная с библейского Каина.

Стремясь побороть зло, люди пытались его вырвать, они изгоняли его за пределы страны, они жгли его на огне, топили в море, сбрасывали со скал в бездонные ущелья, они рубили ему голову, рубили руки, они заточали его в темницы, изобретали разные системы тюрем, а зло рождалось и снова рождается из недр жизни, и сорванные плевелы опять прорастают и дают новые ростки. И не пора ли задуматься и подсчитать: больше или меньше этих ростков получается в результате? И не пора ли всмотреться и вдуматься. Ведь преступниками не рождаются, чтобы человек стал им, нужно время, условия, предпосылки, среда.

У не желающих всмотреться и вдуматься есть одно объяснение всех этих сложностей: остатки прошлого, пережитки… Как это просто и как незаметно ведет туда же, к той самой «философии без философии», о которой шла речь выше: «Засучив рукава, возьмем вилы и уберем со своего чистого двора эти остатки прошлого!»

Есть и еще ходячее объяснение: влияние капиталистического Запада. Как будто враг может не быть врагом!

Конечно, все это есть: и пережитки, и несомненное влияние чуждой идеологии. Но разве в этом проблема и разве это — объяснение? Мы живем не под стеклянным колпаком, и на нас может влиять и прошлое, и противостоящий нам враждебный стан со своей политикой и моралью. Но почему живут пережитки и почему влияют влияния? — вот в чем проблема. Почему на одних они влияют, а от других отскакивают? Что в нашей жизни питает одно и питает другое? Почему одни пережитки, можно сказать, изживают себя, а с другими борьба приняла затяжной характер. Как и от чего это зависит? Влияния — чуждые моды, настроения, вкусы, цели и идеалы — могут, как волны морские, разбиться о мол нашей идеологии, а могут перехлестнуть через него и пойти гулять направо и налево. Почему? И что делать? Что предпринимать? Вот в чем вопрос.

Нельзя умолчать об одной формуле, претендующей на роль аргумента при решении этих больных вопросов: «В нашей стране ликвидированы социальные корни преступности». Ликвидированы социальные корни, а какие же остались? Индивидуальные?

Прежде всего, о чем идет речь: об отдельных преступлениях или о преступности? О жизненных казусах или общественном явлении? Было у нас время резиновых формулировок с преобладанием вот этих самых стыдливых словечек: некоторые, отдельные, иные, определенные… Но это время, кажется, всерьез миновало, и мы начинаем смотреть на вещи открытыми глазами, «в корень». Нам нужно вдумываться. А если так, то о преступности мы должны говорить как о преступности, как о тяжелом общественном явлении. Так именно и говорит о ней Программа партии — о «проявлении преступности», о «ликвидации преступности», об «искоренении преступности», связывая это искоренение с такими тоже социальными факторами, как рост материальной обеспеченности, культурного уровня и сознательности трудящихся.

Одним словом, у общественного явления могут быть только общественные причины. Другое дело — каковы эти причины, как они изменяются и трансформируются в условиях нашего общества.

Перечитаем классическую работу Энгельса «Положение рабочего класса в Англии»: «Нищета предоставляет рабочему на выбор: медленно умирать с голоду, сразу покончить с собой или брать то, что ему требуется, где только возможно, т. е., попросту говоря, красть. И тут мы не должны удивляться, если большинство предпочитает воровство голодной смерти или самоубийству. Есть, конечно, и среди рабочих множество людей достаточно нравственных, чтобы не украсть, даже когда они доведены до крайности; вот эти и умирают с голоду или убивают себя»[9].

Так же и у нас в России, когда перед революцией группа передовых юристов, энтузиастов этого дела, под руководством профессора М. Н. Гернета изучала состояние преступности в Москве, на знаменитой Хитровке, она установила ее железные законы: «голод, холод, жрать нечего».