Трудная книга

Я имею в виду то плохое, что ты видишь вокруг себя. Не поддаваться этому, но и не впадать от этого в панику. А главное, помни то, что я писал тебе раньше: соблюдай свою собственную чистоту! Чтобы бороться за правду, нужно самому быть кристально чистым, еще раз повторяю. Вот в этом для тебя сейчас главное. Не ошибиться! И не спешить с выводами. Ты подожди, посмотри, а главное — сам поработай и прояви себя. Ты ведь еще ничего не успел сделать, чтобы судить жизнь, да еще так строго судить, без всяких скидок. А чтобы так судить, надо иметь на это право, а ты его пока не имеешь, его еще нужно заработать. Тебе еще самого себя нужно делать. А ты требуешь: дайте мне идеальную жизнь! За нее еще бороться нужно, за идеальную-то жизнь! Вот и борись, и проявляй себя в этой борьбе, и закаляй себя в этой борьбе. А хныкать, брат, легче всего!

Ну вот, пока и все: не витай над жизнью, как лермонтовский Демон, со скорбной миной непонятого человека, а спускайся на землю, становись в строй и работой. И я уверен, что все будет хорошо».

Но не подействовала на этот раз моя строгость. Саша из колхоза все-таки уехал в Кривой Рог, чтобы строить там самую большую в мире комсомольскую домну. И вот пишет оттуда уже совсем другие, радостные и счастливые письма.

«Начать письмо криком «ура», что ли? Именно какое-то такое слово должно выразить радость, что я живу. Мне здесь все нравится: город живой, все в движении, и люди замечательные. Так что можно считать, что я начинаю жить по-нашему, по-советски».

Значит, нет, не пустой, не никчемный нытик Сашка Пшенай! Значит, не зря он искал настоящую жизнь и наконец нашел. Нашел друзей, и один из них, Юра Янченко, чистейшей души человек, о котором тоже можно писать и писать, дает ему рекомендацию в комсомол. И вот Саша Пшенай снова комсомолец. Нашел он себе жену, тоже хорошую и много пережившую девушку, и вот у них уже дочка Наташенька. Нашел работу, свое место в жизни и приложение своих душевных порывов. И вот я читаю письмо, как на строительстве домны нужно было срочно произвести какую-то работу. И люди работали целую ночь под дождем, но работали с подъемом, воодушевлением и закончили ее в срок, и я чувствую в письме Саши это еще не остывшее воодушевление.

А вот я приехал его навестить, и он ведет меня на эту, уже готовую, действующую, домну и показывает мне место, где они работали тогда, и все, куда вложен был его труд, и я вижу его горящий взгляд и вижу в нем настоящую человеческую радость.

А вот на первомайские праздники он приезжает к нам в гости, целыми днями бродит по Москве, взволнованный, возбужденный. Идет на премьеру спектакля «Жизнь и преступление Антона Шелестова», поставленного по повести «Честь», и, видимо, вспоминая свое прошлое, плачет на протяжении почти всего спектакля. Он идет со мной на первомайскую демонстрацию и, проходя мимо мавзолея, отчаянно машет рукой и кричит «ура!». А когда я провел его на встречу с Гагариным, восторгу его не было границ, и Гагарин для него был Юркой, своим человеком, сверстником.

А вот отклик на XXII съезд партии:

«XXII съезд — это правда. Это утверждение. Да, да, все понятно, все хорошее и все своевременно, нужно, ох как нужно! Перечитывал Программу два раза, просветлело и на душе, и в голове. Путаницы нет, всему грязному ход закрыт».

И он продолжает борьбу с этим грязным, непримиримо, неутомимо, «сидеть в тайниках в такое время смешно»: там буфетчица обвешивает, там бригадир обсчитывает рабочих, и он восстает, он выступает на собрании, он идет в райком, он пишет мне, что нужно «растоптать зло, изгнать его из бригады и доказать, что сила в нашей действительности, а не в пол-литре водки». А потом с торжеством докладывает: «Можете поздравить нас с победой. Если бы вы знали, как хитрило и изворачивалось зло, но ничего не помогло — мы развернули его, показали его отвратительное лицо и положили на лопатки».

А вот с ним самим случилось несчастье: на работе отдавило ногу, и он две недели пролежал в больнице. Начальство обеспокоилось только тем, что случай производственной травмы лишает это начальство права на премию. И Саше предлагают противозаконную сделку: мы аннулируем больничный лист, а тебе заплатим по ведомости, как зарплату, и Саша возмущается нравами своих руководителей.

Но он не замыкается только в своих, бригадных делах. Вот обидели какую-то девушку, и он пишет ей куда-то заявление. Вот он встретил в скверике «расцарапанного старика», которого избила его собственная дочь, тунеядка и спекулянтка, и Саша подзывает дружинников и с ними идет к старику на дом и занимается его судьбой. Вот он заметил ребят с банками консервов и чутьем почувствовал в них формирующихся «людей беды и лиха»: где-то что-то ограбили. Зная их повадки, жаргон, он расположил их к себе, привел домой, напоил их чаем и стал распутывать их жизнь и дела.

А вот Саша на трибуне. Строители держат шефство над трудовой колонией, и он выступает там и раз, и два.