Трудная любовь

Ее страдание ранило его. И Ричард был этому причиной. Не важно, что тогда он был просто желторотым юнцом и не мог оценить возможные последствия. После внезапной близости с ней его надолго одолели стыд и вина, принудив в конце концов к бегству. А Линда осталась один на один с Чарльзом. Это было ужасно. Как он мог не понимать этого сейчас?

— Чарльз и я были прекрасной парой, — рассеянно произнесла Линда, глядя на долину, простирающуюся за ее окном. — Все так говорили, — ее улыбка была горькой, — правда, они не знали о тебе и обо мне.

У Ричарда перехватило дыхание.

— Я и ты, наша единственная ночь любви, — она взглянула на него, но ее мысли были далеко, — действительно большая ошибка. Наши чувства... такие несовершенные.

Но такие яркие, такие сильные, подумал он, и достаточно серьезные, чтобы длиться все эти годы.

Она махнула ему рукой, мол, уходи. Все в порядке. Мы теперь просто друзья.

Нет, они не были друзьями. Он знал это уже тогда, когда она подошла к нему на свадьбе.

Ричард сделал шаг по направлению к Линде, но сильная боль, пронзившая поврежденную ногу, заставила его остановиться.

Девушка вздрогнула от звука его шагов.

— Уходи! — тихо повторила она.

Ее беззащитность пугала его, но он сам был слишком слаб, чтобы помочь ей. Проклятая гордость, но Ричард не хотел, чтобы она видела, как он спотыкается и пошатывается, пытаясь обнять ее и утешить. Без трости он мог в этот момент даже упасть. И тогда вместо того, чтобы ненавидеть, она будет жалеть его как калеку. Или хуже, решит, что он трусливо вернулся в Мидлхилл, как раненый зверь возвращается в свою берлогу.

Ругая себя что есть сил, он медленно и осторожно направился к двери. Ступени выглядели неприступно, как скалы, но, стиснув зубы, мужчина стал взбираться на них.

Он был лишь половинкой того человека, который когда-то покинул Линду.

И вот он покидал ее вновь, и практически ничего не изменилось.

Но изменится, поклялся он себе. На этот раз изменится.

Линда продолжала стоять у окна даже тогда, когда Ричард ушел. Его медленное карабканье по ступенькам унесло последние следы обиды на него, но она не позволила себе помочь ему. Не в этот раз, сказала она себе.

Она так хотела этого поцелуя, что все еще чувствовала его на своих губах — одуряющее влечение, непреодолимое желание, чтобы он был с ней, внутри нее. Небольшое усилие, и страсть захлестнет их с головой, обрекая на душевную сладкую муку, пока желание удовлетворения не заслонит весь мир вокруг.

И что потом?

Вероятно, Ричард был прав, когда колебался. Это просто разобьет им сердца, по крайней мере, ей. Она никогда не понимала, о чем он думает. За исключением того, когда догадалась, что ее возлюбленный считал их отношения ошибкой.

Это было как нож в сердце.

— Хватит, — громко произнесла она, оборачиваясь к пустой комнате.

Этот дом был ее убежищем, и она сама его создавала: пастельных тонов обои, блестящие деревянные полы, скупая, почти аскетическая обстановка. В ее любимой комнате — два мягких кресла с деревянными подлокотниками и диван с узким столом напротив. От дуновения ветра колыхались светлые, легкие занавески цвета зимнего неба. Внизу, в гостиной, басовито били дедушкины часы, светила под персиковым абажуром лампа, которую она помнила еще с детства.

Не надо все драматизировать, у меня не такая уж плохая жизнь, подумала она. Карьера, друзья, увлечения... И было только одно, что и восторгало ее, и одновременно портило ее существование, — мучительная привязанность к Ричарду Бейли. Если бы на горизонте показался бы какой-нибудь подходящий мужчина, она вышла бы за него замуж без оглядки в сторону Ричарда. Скорее всего...

А может, и нет.

Она положила руку на лоб. Ей необходимо успокоиться.

Ее глаза задержались на кресле, когда она выходила из комнаты. Небольшое коричневое пятнышко отмечало место, где лежала голова Ричарда.

Он спустился вниз и сел в свою машину, держа трость на коленях. Его мама раздражалась, если видела его без нее. Ходить с ней — значит быть храбрее, чем без нее, сказал он себе. Это другая сторона силы. Или слабость...

Линда была права насчет восхождения на Синий утес без партнера. Он и Синим-то назывался потому, что при свете полной луны словно синел изнутри каким-то магическим, тревожным светом. Конечно, это был всего лишь обман зрения. Но рассказы об этом утесе ходили всякие. Хотя у альпинистов, как и у спелеологов, свой домашний фольклор, не стоит верить всякой чепухе. Однако было непростительно глупо тащиться в его состоянии на такую высоту одному. Пусть он даже и знал каждую тропинку, расщелину, уступ. Местность была знакомой, а вот тело — нет.