Трудно быть духом

— Да беру, беру!. Разошёлся! Сейчас четырёх бойцов пришлю!

— Зачем четырёх? — Данилыч наивно округлил глаза.

— Ну, каждому по…

— Одно моё! Как договаривались! Забыл, что ли?!

Варенье с салом не прижились. Младший сержант Фомин осознал этот прискорбный факт, когда до катастрофы остались мгновения. Он ворвался в каптёрку, завывая во весь голос:

— Бляха! Ходоков… отравил, гад! Бумага есть?!

Евсеев и Прохоров переглянулись и дружно заржали. Прохоров покачал головой.

Фома отчаянно зарычал на Евсеева:

— Чё ржёшь?! Диктанты где?

— Сжёг… Ты ж сам сказал…

— А-а! — взвыл Фома, лихорадочно выдвигая ящики стола. — А газета где?! Где газета?! Была же тут!

Прохоров обрадовал друга:

— Её прапор забрал…

— Бляха!. Ну, Ходоков!. Одуванчики… мать! — завопил Фома, хватаясь за живот.

Он выбежал из каптёрки в казарму.

— Бумагу, срочно!

«Духи» растерянно уставились на младшего сержанта. Новая вводная была непонятна. Как реагировать на неё, никто не сообразил.

— Блин, хрена вылупились?! — заорал возмущённый Фома.

Внезапно он заметил Ходокова с общей тетрадью. Рядовой сидел на табуретке, выводя на обложке свою фамилию.

— Ходоков, бумаги дай!. Отравил, гнида!. Быстрее! — рявкнул младший сержант.

Солдат трясущимися пальцами пролистал тетрадку:

— Сейчас… Я вырву!

— Какое, на хрен, вырву! — мучительно сморщился Фома. — Ой-ёй!.

Выхватив тетрадь, он помчался по направлению к туалету.

«Духи» проводили его взглядами, с трудом сдерживая смех…

Товарищ младший сержант покинул насест под звук смываемой воды. Он вернулся в мир живых, подтягивая штаны. Под мышкой у него торчала тетрадка Ходокова.

Фома положил её на подоконник, застёгивая ремень. Внезапно он замер, осенённый какой-то мыслью. Потом схватил тетрадь, быстро перелистывая страницы. Несколько листов в середине были небрежно вырваны «с мясом». Фома дошёл до конца. Последний лист тоже отсутствовал. Вместо него красовалась линия отрыва.

Младший сержант полез в нагрудный карман. Достав оттуда тщательно сложенную записку стукача, он приложил её к оставшемуся в тетради обрывку. Записка совпала идеально.

— Ходоков стучит! Точно! С-сука!. — констатировал Фома.

В каптёрке его сообщение подвергли сомнению. Прохоров неуверенно предположил:

— Ну, это ещё не доказательство… Лист мог и кто-нибудь другой вырвать…

На такой случай у Фомы оказался припасён убойный аргумент:

— Фигня!. Я вспомнил, где я почерк видел! — Он достал ещё одну бумажку. — Вот! Ходоков мне песню для альбома переписывал!.

Текст песни лёг рядом с запиской для Колобкова. Даже при беглом сравнении сомнения отпали.

— Ну, как вам доказательства?! — спросил Фома.

Некоторое время Прохоров и Евсеев молчали, отдавая дань дедуктивному гению.

— А на диктанте маскировался, значит… Почуял, сука! — наконец подал голос Евсеев.

Сержант Прохоров сжал кулаки:

— Убью гада! — он ломанулся в казарму.

На этот раз пришла очередь Фомы тормозить друга.

— Подожди! Есть план…

Рядовой Ходоков мыл окна в каптёрке. Мыльная вода пенилась в ведре. Чавкала, ныряя туда, грязная тряпка… За столом по-барски развалился Евсеев. Фома стоял над душой у «духа», наблюдая за работой.

— Тщательней давай! Чтоб утром старшина пришёл и подумал, что стёкла спёрли! — Он улыбнулся, обращаясь к Евсееву. — Во Николаич удивится: не он, а — у него!.

Ходокову работать не нравилось. Он ворчал себе под нос:

— А чё всё я? Я вчера дежурил…

А это тебе, Ходоков, за варенье твоё из сорняков. Погубить хотел сержанта своего? Я чуть копыта не отбросил! Полдня в позе орла! — пояснил Фома.

— Я не знал, что оно испорчено…

— В следующий раз будешь знать! Я тебя сперва самого накормлю… А потом подожду пару часов… — Он провёл пальцем по подоконнику. — И здесь потом протрёшь, понял?!

— Тут же чисто…

— Ты что-то сказал?! — разозлился младший сержант.

Ходоков сразу утих, продолжая угрюмо орудовать тряпкой. В каптёрку ввалился радостный сержант Прохоров с двумя пластиковыми канистрами. Он поставил их на стол:

— Бочонки готовы! Осталось наполнить мёдом!

Евсеев очнулся от грёз:

— Вы чё замутить собрались?

— Сегодня ночью в лес пойдём, — понизив голос, сообщил Фома. — Пора нанести визит к старичку-спиртовичку…

— За самогоном, что ли?

— За ним родимым… Завтра день албанской авиации, бухать будем!

Евсеев с опаской предупредил:

— Сегодня вообще-то Колобок дежурит.

— А хрена нам Колобок?! Мы от лисы ушли, от волка ушли… а от Колобка и подавно уйдём!.

Фома с Прохоровым дружно заржали. Ходоков закончил работу, взял ведро и направился к двери.

— Ты всё? — остановил его Фома.

— Да…

— Ладно, свободен, душегуб… Ведро только оставь!

Ходоков удивлённо посмотрел на младшего сержанта. Поставив ведро на пол, он вышел. Сержант Прохоров, загадочно улыбаясь, плюнул в мыльную грязную воду, в которой плавала драная вонючая тряпка…

Дневальный по второй роте спал сидя. Из его открытого рта вырывался негромкий, но отчётливый храп. Остальной народ тоже дрых, не ворочаясь. По-военному единообразно и крепко.

Рядовой Ходоков открыл глаза. Он тихо поднялся. Кровать чутко скрипнула. Рядом шевельнулся заспанный Вакутагин.

— Ты чиво?.

— В туалет… Спи!