Трудно быть духом

Другой — качал коляску. Брызги странного месива летели по сторонам, пачкая плиту, пол и смеси. Дочку укачивало от беспорядочных рывков.

Но капитан хранил железобетонное спокойствие. Потому что, один хрен, помощи ждать не приходилось. Одновременно со странными телодвижениями он заговаривал ребёнку зубы, оттягивая приём пищи.

— Сейчас, доча… Сейчас будем обедать! Или завтракать! Не знаю…

В полдвенадцатого это что у нас? Ланч?.

Капитанская дочка лежала на удивление спокойно. На папины метания она смотрела широко раскрытыми глазами, а разговоры пропускала мимо ушей. Очевидно, ей было просто интересно, чем закончатся дикие колебания коляски.

Зубов заглянул в кастрюлю:

— Та-ак… Густовато получается! Надо водички добавить!

Он ловко подцепил чайник и плеснул воды в булькающее варево.

Результат его удивил:

— Ну вот! Теперь жидковато! Ладно. Досыплем ещё смеси…

Он повторил увлекательный эксперимент ещё два раза. Места в кастрюле не осталось. Зато концентрация его устроила. Капитан озадаченно пробормотал:

— Да-а! Многовато, конечно! На роту таких хватило бы… Не дай бог!. — он заглянул в коляску. — Короче, доча, если всё не съешь, папка будет доедать!

Перед кормлением Зубов зачерпнул ложку получившегося блюда, попробовал, украдкой сплюнул в раковину и коварно изменил условия задачи:

— Только попробуй у меня всё не съесть!

Внезапно дочка разразилась плачем.

— Что, голодная?! — с надеждой спросил капитан, вытаскивая её из коляски.

Но тут до него донёсся подозрительный запах из подгузника. Он отогнул краешек и тихо взвыл:

— Не-ет! Ну сколько можно?! Третий раз за утро! Ты, дочка, потерпи одну минуту, папа сейчас придёт!

Зубов быстро положил дочь обратно, устремляясь с кухни. Вслед ему раздался жалобный плач. Он торопливо вернулся и не менее жалобно объяснил:

— Доченька, так нечестно!. Ты три раза, а я ещё ни разу! Папка в туалет и обратно!.

К вечеру наступил самый приятный момент в общении с ребёнком. Дочка уснула.

Папа Зубов вытащил коляску на улицу и, гордо выпятив грудь, начал прогуливаться вдоль дома. Как каждый молодой отец он периодически проявлял заботу. То есть отгибал одеяло, чтобы проверить, на месте ли чадо. К счастью, дочка спала крепко, намаявшись за день тесного общения с капитаном.

К подъезду подошла бабуся с многочисленными авоськами и пакетами. Возле неполной семьи Зубовых она охотно притормозила:

— Добрый день!

— Здравствуйте, Феодосия Максимовна! — кивнул счастливый отец.

Бабуся полюбопытствовала:

— Чего-то всё с мамой да с мамой гуляла… А сегодня вот с папой!

— Мама в центр поехала…

— А-а! Наверное, фен покупать? — догадалась Феодосия Максимовна.

Зубов непонимающе уставился на старушку:

— Какой фен?

— Ну этот, как его?. Хилипс! С тремями насадками! Мечта у неё такая, говорила!.

— Серьёзно? — удивился капитан.

— Ну да! Несколько раз говорила! — Бабуся мелко закивала и посеменила в подъезд.

Видимо, разговор с несведущим в элементарных вещах мужчиной был ей не интересен.

Зубов качнул коляску, невольно задумавшись. Сам он мечтал получить квартиру и стать майором. И до этого момента наивно полагал, что жена мечтает жить в новой квартире. И чтобы муж стал майором… Получалось, что жизнь намного сложнее, чем он думал.

Новая вводная требовала принятия решения. А это он делать умел… Но в этот момент мимо дома затопал строй солдат. Прозвучала команда «За-пе-вай!». И тут же грянула песня:

Не плачь, девчонка-а, пройдут дожди.
Солдат вернётся-я, ты только жди-и-и…

Зубов подскочил и, как ошпаренный, рванул к строю:

— Рота-а-а! Отставить песню! — рявкнул он.

Строй послушно замолк, проходя мимо. Капитан метнулся обратно к коляске, ворча:

— Разорались, вашу мать!.

Шматко штурмовал высшую математику. Та сопротивлялась, нанося чувствительный урон интеллекту прапорщика. Логарифмы упрямо застревали в зубах. А интегралы висли на ушах, как макароны по-флотски. В дверь каптёрки постучали. Вошёл рядовой Соколов. На рукаве у него красовалась повязка «Дневальный по роте», на поясе болтался штык-нож, а в руках он держал тряпку и ведро с водой.

— Разрешите, товарищ старший прапорщик? Нужно помыть, — сказал он.

Прапорщик, не отрываясь от познавательной книжки, отрешённо кивнул:

— Нужно — мой.

Тряпка заскользила по полу. Шматко поднял голову:

— Вот спроси меня, Соколов, что такое производная?

— Что такое производная? — послушно закряхтел Кузьма Соколов, оттирая пятно перед шкафом.

— Производная — это… ммм… предел отношения приращения функции… к аргументу.

Как золотой медалист такие вещи Кузьма помнил дословно.

— К приращению аргумента! — машинально поправил он. — Притом, когда приращение аргумента стремится к нулю.

Прапорщик заглянул в учебник:

— Точно! Вот видишь, Соколов, вместе мы с тобой всё знаем!

Вместе мы с тобой — сила!. А поодиночке — нули!

— Опять контрольная? — поинтересовался тот.

— Хуже, Соколов, хуже! Разлучают нас с тобой! Сессия! Похоже, после неё и отчислят…

— Так вы ж раньше как-то сдавали?.