Трудности перевода. Воспоминания

В январе 1994 года натовцы сделали следующий ход в развитии своих отношений с восточными соседями — провозгласили в рамках Совета Североатлантического сотрудничества программу «Партнёрство ради мира». Вопрос об участии России в ней также стал предметом острой внутриполитической полемики. Мы считали необходимым участвовать, рассчитывая на то, что партнёрство, по крайней мере в течение весьма длительного периода, станет альтернативой принятию новых членов в Североатлантический альянс. Первоначально наше присоединение к партнёрству планировалось на 21 апреля, однако внутриполитические трудности усугубились и внешними обстоятельствами. Упоминавшиеся выше натовские бомбёжки сербских позиций во время кризиса вокруг боснийского города Горажде сделали паузу неизбежной. К вопросу пришлось вернуться два месяца спустя, когда в ходе консультаций между заместителем генсекретаря Альянса по политвопросам Гебхардом фон Мольтке и мной был разработан первый российско-натовский документ: протокол о намерениях. Он укладывался в одну страницу, но имел немалое политическое и символическое значение, по сути закрепляя привилегированное положение России среди партнёров альянса.

В документе говорилось, что стороны условились развивать далеко идущие партнёрские взаимоотношения между НАТО и Россией как в рамках программы «Партнёрство ради мира», так и за её пределами.

Стороны договорились осуществлять широкий, продвинутый диалог и сотрудничество в областях, где Россия может вносить уникальный и важный вклад, соразмерный с её весом и ответственностью как крупной европейской, международной и ядерной державы. Предполагались: обмен информацией по вопросам политики и безопасности, имеющим европейское измерение; политические консультации, по мере необходимости, по вопросам, представляющим взаимный интерес; сотрудничество в областях безопасности, включая, по мере необходимости, миростроительство.

Особых проблем при выработке документа не встретилось и чтобы натовцам «неповадно было», я решил обострить диалог. Когда Мольтке сообщил мне, что документ будет официально составлен на двух языках — английском и французском, я возмутился: мы не можем представить документ в Москве, не имея официального русского текста, ведь мы — равные партнёры! Мольтке был серьёзно озадачен, но в конце концов натовцы пошли на то, чтобы подготовить документ в трёх равнозначных копиях: на двух официальных языках альянса и на русском — впервые в истории НАТО.

Козырев и Клаас подписали протокол в Брюсселе 22 июня. Одновременно Козыревым был подписан и рамочный документ программы «Партнёрство ради мира».

Иллюстрация к внутриполитическому контексту. Газета «Правда» подавала случившееся чуть ли не как капитуляцию: подписали не только 22 июня (день нападения гитлеровской Германии на Советский Союз), но и в Берлине! То, что Брюссель вовсе не Берлин, а соглашение о сотрудничестве — не безоговорочная капитуляция, в расчёт не бралось.

Так что публичный демарш Козырева 1 декабря 1994 года с отказом от подписания подготовленных документов, очевидно, имел двух адресатов: натовцев, чтобы излишне не увлекались расширенченством, а также «умиротворял» внутреннюю оппозицию.

Натовцы были обескуражены, говорили, что в наших отношениях возникла гора льда, однако от попыток демонстрировать открытость не отказывались. Неординарным жестом стало с их стороны приглашение начальника Генштаба ВС России на проводившееся буквально через несколько дней в Гааге заседание начальников генштабов стран НАТО, участвующих в югославском кризисе. Генерал приехать не смог, и в Гаагу направили меня. Ощущение было странным, ведь в ходе заседания вырабатывались рекомендации натовским министрам обороны. Опыт и определённое реноме, накопленные в югославских делах, позволили активно участвовать в дискуссии, некоторые наши замечания и предостережения были учтены в подготовленном документе.

Вскоре в штаб-квартиру НАТО в Брюсселе приехал вице-президент США Альберт Гор. Состоялась его отдельная встреча с послами партнёрских стран. Американцы явно опасались, не устрою ли я новый «скандал». Обходя послов для рукопожатия, Гор буквально раскрыл объятия: «Виталий!» (Мы с ним пересекались в Вашингтоне на «круглых столах» по ограничению вооружений в его бытность сенатором, а мою — сотрудником Посольства СССР, но, конечно, до «дружбы» было далеко.) Организаторы мероприятия вздохнули с облегчением, когда я ограничился «философскими» ремарками о необходимости «состыковать» наши представления о европейской безопасности, как космические аппараты «Аполлон» и «Союз» в 1975 году.