Трудные дни сорок первого

Не припомню случая, когда бы Константин Константинович произнес непотребное словцо, обругал командира, накричал на бойца. Он умел подбирать кадры и ценил своих помощников. Недаром, например, с начальником штаба М. С. Малининым и начальником артиллерии В. И. Казаковым прошел локоть к локтю чуть ли не через всю войну. Рокоссовский не связывал инициативу своих помощников, а если у кого из командиров что не ладится, опять же не обругает, не накричит, скажет спокойно:

— Взгляните-ка, — и поведет карандашом по карте, — куда ваша дивизия движется?

— Так ведь планом так предусмотрено, товарищ командующий.

— Планом немыслимо все предусмотреть. План — это вы, ваш ум военачальника, ваша инициатива. Посмотрите-ка: а что, если взять немного правее и в этом месте ударить? Ведь полегче станет дивизии, и потерь меньше будет.

И все — без крика, без шума и ненужных нотаций, уважительно, деловито и твердо.

Импонировала нам и личная храбрость Рокоссовского. Не безрассудная бравада, чем грешили иные командиры, а храбрость расчетливая, та, что особенно ценится в бою. Известен случай в районе Ярцева, когда командующий остановил отступление одной из частей, где он как раз находился. Фашисты неожиданно ударили превосходящими силами и потеснили наши подразделения. Рокоссовский вышел навстречу отходившим. Он не закричал на них, не стал приказывать им наступать, а только спросил:

— Это куда же вы, орлы, направляетесь? От немца бежите?

И пошел вперед. Пехотинцы — за ним. А тут на выручку подоспели артиллеристы, ударили прямой наводкой по вражеским танкам…

Один случай. А сколько их было во фронтовой жизни нашего командующего! Однажды мы направились с Рокоссовским в 38-ю стрелковую дивизию и попали под сильный минометный обстрел. Проскочили благополучно. Константин Константинович шутливо заметил командиру дивизии полковнику М. Г. Кириллову:

— Вот вы как встречаете командующего — минами! Хлебосольно. А я-то хотел посмотреть, где и как проводите досуг между боями.

— Извините, товарищ командующий, — всерьез оправдывался комдив, — все было спокойно, а сегодня фашист прямо с цепи сорвался.

— На то он и фашист, — засмеялся Рокоссовский. — Ладно, ведите в клуб.

Дивизионный клуб был оборудован под землей, подобно тому, как это мы устраивали в Забайкалье. Пол деревянный, стены тесом обшиты, над головой накат в несколько рядов бревен. На столах — газеты, журналы, книги. Было радио, и даже пианино откуда-то привезли. Правда, немного душно, но зато тут в спокойной обстановке можно лекцию послушать, посмотреть кинофильм, побывать на концерте не только художественной самодеятельности, но и профессиональных артистов, которые нас не забывали, частенько наезжали из Москвы. Клубом Рокоссовский остался доволен.

— Хорошо, товарищи, очень хорошо! Умеете вы драться, и отдыхать умеете. Но учтите, долго отдыхать не придется…

Командующий не сказал о предстоящем августовском наступлении, но каждый из присутствующих понял, что он имел в виду.

Допоздна пробыли мы в дивизии, побывали и на переднем крае. Все дотошно осмотрел Константин Константинович, дал дельные советы и по обороне, и по организации культурного досуга личного состава. Обратно ехали и его машине. Света не включали — фронт. В темноте сбились с пути и нарвались на противника. Нас обстреляли из пулемета, но все обошлось благополучно. Во все время этого происшествия командующий оставался совершенно спокойным, будто ничего не происходило и опасность нам не угрожала.

Мы выехали на свою дорогу. У меня как-то само собой вырвалось:

— Не бережетесь вы, Константин Константинович. Прошлый раз под бомбежку попали. Потом под обстрелом оказались, но с наблюдательного пункта артиллеристов не ушли. И сейчас — будто немцы не в вас из пулемета палили, а в воздух.

— В таких случаях, — ответил со сдержанным смешком Рокоссовский, — один мой приятель отделывался пословицей: живы будем — не умрем.

Он помолчал, вглядываясь в темноту, со всех сторон окутавшую нас. Было тихо, лишь кое-где громыхнет орудийный выстрел, разорвет беспокойную фронтовую тишину пулеметная строчка, да позади вспыхнет в небе ракета, освещая бледным дрожащим светом лес и холмы. Все ближе приютившееся в низине Ярцево, куда идет наша машина.

— Про пословицу-то, — вновь заговорил командующий, и в голосе его угадывалось откровение воина и жизнелюба, — про нее я просто так сказал, в шутку. Не люблю браваду! У каждого человека одна жизнь, и у меня их тоже не две. Так что и мне не хочется без времени, и особенно попусту, потерять свою жизнь. Конечно, мы — солдаты, в мирное время учимся, а в войну воюем. Такова наша профессия, в том и долг наш — с оружием в руках защищать родную землю. Только умирать-то кому же охота? Но все дело в том, чтобы суметь взять себя за шиворот и наперекор всему одолеть в себе страх. Вы знаете, за страхом начинается ужас, и тогда человек теряет себя…

Рокоссовский снова помолчал, потом вдруг спросил, круто повернув разговор:

— А вы что же, Константин Леонтьевич, и пастушонком были?