Трудные леди школы Бауман

Глава 25

…Ей не исполнилось и восемнадцати, когда произошли три события: Агнесса окончила школу, поступила в институт и влюбилась. Ее влюбленность первой заметила Мария. Однажды старенькая уже гувернантка, подавая чай, пролила на ее пышную юбку чуть не все содержимое чашки, а она и не шелохнулась. Мария тронула ее за плечо и, получив в ответ бессмысленное «А?», поковыляла за отцом. Потом они разглядывали Агнессу уже вдвоем, грустно и понимающе. Мария, наконец, прервав молчание, задала вопрос – кто он? Агнесса, чувствуя, что краснеет, лишь пожала плечами. Бросив укоряющий взгляд на зардевшуюся дочь, Лазарь глубоко вздохнул и убыл к себе в кабинет. А Мария выспросила все. Она вытягивала из Агнессы данные на избранника с дотошностью следователя НКВД. И Агнесса не выдержала. Пообещав привести Эдика на чай, убежала к себе в комнату менять мокрую юбку. Эдика она привела. Обаял он сразу и Марию, и отца. Безумно счастливая в своем девичьем неведении Агнесса, получив одобрение самых близких людей, вся открылась навстречу новым ощущениям. Десятилетняя разница в возрасте ею не замечалась, как и то, что Эдик нигде не работает. Важнее были букеты, шоколад в красивой коробке и ночные поцелуи под луной. Все было как в сказке.

Как позже признался отец, именно отсутствие у ее избранника постоянного места службы и насторожило его. Не работать было не принято. Странным казалось и то, что у парня есть деньги. Он долго корил себя за вмешательство в жизнь дочери, но осторожность опытного партийца взяла верх: отец стал наводить о нем справки. Когда его друг положил перед ним исписанный мелким почерком лист, тот не ждал ничего дурного. Ну, мелкие прегрешения, безалаберность молодости. Хотя, какая уж тут молодость!

Эдуард Барковский оказался карточным шулером. Поймать этого математически гениального игрока было не под силу даже вездесущим органам. За ним лишь следили, надеясь на нечаянный прокол. В разработке с некоторых пор была и она, дочь Лазаря Баумана.

В гневе отец был страшен. Агнесса, холодея от страха, слушала шипящий голос, а в голове билась одна мысль: предупредить Эдика. Но предупреждать было некого: Эдик пропал. Ей казалось, она состарилась за те пять лет, что ждала от него весточку. Умерла Мария, нанятая домработница все делала не так, уютная некогда квартира превратилась в пыльный склад старых вещей, отец все время что-то писал, отрываясь от письменного стола лишь для принятия пищи. Да и то, если ему напоминала об этом Агнесса.

Эдик появился неожиданно. Одарив Агнессу белоснежной улыбкой, протянул ей коробочку, обитую бархатом. «Ты мне врал!» – выкрикнула она ему в лицо, отводя от себя его ладонь. «Когда, радость моя?» – рассмеялся он бархатно. «Уходи!» – уже зло зыркнула на него студентка-комсомолка Агнесса. Он изменился в лице. Она с удивлением смотрела на волчий оскал своего бывшего возлюбленного и трезвела на глазах. Трезвела в мыслях, в оценке. Но продолжала любить и желать. И она сда- лась.

А через неделю арестовали отца. Спустя месяц она распрощалась с институтом и беззаботной жизнью. А еще через неделю пришли и за ней. Тот самый друг отца, который рассказал ему об Эдике, показал ей и доносы, написанные его почерком. И с подписью – Э. Барковский. Так Эдик покупал себе свободу…

Агнесса Лазаревна Бауман вспоминала об этом редко. Черты человеческого лица Эдика совсем стерлись из памяти, а звериный оскал остался. Вот и сейчас, сидя на заднем сиденье джипа, который вез ее к самому близкому ей некогда человеку, подруге, скорее даже сестре, она вдруг вспомнила причину ее знакомства с ней. И этой причиной был Барковский. Не попади она в Сибирь, в лагерь, а потом на поселение в Гурьино, не встретилась бы она с Кирой Ларцевой.

– Гордей, останови у магазина. Мне нужны газировка и плитка горького шоколада.

– Пепси, спрайт? А шоколад какой марки?

– Нет, Гордей, обыкновенная газировка. А шоколадка – чтоб без всяких добавок, горькая и черная.

– Я понял, Агнесса Лазаревна.

В дверь она звонила с сильно колотящимся сердцем и с таблеткой валидола под языком.

Не открывали так долго, что Агнесса успела немного успокоиться.

Она не видела сухонькой старушки, стоявшей перед ней и пытавшейся что-то сказать. Она видела ту Киру, с которой рассталась десятки лет назад. С пшеничной косой вокруг головы и яркими карими глазами. И россыпью нежных веснушек на щеках. Киру, которая хотя и была младше на три года, стала для нее, Агнессы, опорой и утешением. И нянькой, сиделкой, когда Агнесса, истекая кровью после выкидыша, валялась в лагерном лазарете и выла в голос от боли и унижения. Слезы сутками текли из воспаленных глаз, Кира терпеливо промокала ей лицо, кормила с ложки жидкой кашей и отпаивала теплым чаем с сахаром. Где ей тогда удавалось раздобыть эту сладость, Кира тогда так и не призналась. Все отшучивалась, глядя на Агнессу грустно и с любовью. Эти любящие глаза и смотрели на нее сейчас…