Трудный возраст века

Чумак, Кашпировский, теперь Грабовой – 
то панночки мертвой полет гробовой.
Нам шлет Украина, страна упырей, 
своих макабрических богатырей. 

Еще одним важнейшим сдвигом, случившимся за эти три десятилетия, стал крах советского сциентизма. Все встало на свои места. Фантасты стали рассказывать сказки без притягивания науки за уши (теперь это называется «фэнтези»), а место двусмысленного «пока еще не познанного» заняло старое доброе чудо. Сфера чудесного вновь перешла в ведение религии. В рамках развитой религиозной системы, устойчивой церковной организации чудо чувствует себя хорошо, не вводя людей в соблазн массового помешательства.

Покойтесь с миром, Аллан Владимирович. Больше мы вам никогда не поверим.

АПН, 11.10.2017

Павленский зажигает огни

Совершив поджог здания Банка Франции, Петр Павленский и удивил, и разочаровал публику.

Разочаровал тем, что снова что-то поджег, фактически воспроизведя свою последнюю московскую выходку. Получается, фантазия кончилась, новые ходы не придумываются.

Вместе с тем, никто не осуждает, например, Тино Сегала за то, что он продает одни и те же перформансы в разные музеи, да еще и за приличные деньги. Не говоря уже о Малевиче, которому прощают четыре «Черных квадрата». Но в данном случае копия оказалась еще и заметно бледнее оригинала. Объяснение насчет того, что в России власть чекистов, а во Франции власть денег, поэтому кто подпалил в Москве ФСБ, тот просто обязан был поджечь в Париже именно банк, конечно, не лишено логики. Но сравнение картинок говорит само за себя.

Вы видели ту дверь и эту? Разве можно сравнить по-парижски неухоженный фасад банка, уже покрытый какими-то надписями, с торжественным и зловещим зданием на Лубянке? К тому же на этот раз Павленский никакую дверь не поджигал; судя по фото, горело нечто между окнами и прикрывающими их решетками, так что огонь, возможно, не причинил ущерба вообще.

Удивительным же было то, что Павленский вообще решился взяться за старое на французской земле. Этого уж точно никто не ожидал. Тут ему стоит отдать должное не столько за смелость художника, сколько за обычную человеческую смелость. Вспомним, что во Франции у Павленского есть статус политического беженца, который он может теперь потерять – и что тогда? Тогда, возможно, он будет выслан обратно в Россию, откуда он бежал под угрозой уголовного преследования за насильственные действия сексуального характера.

Впрочем, «художественная» смелость тут тоже присутствовала. Не каждый творец осмелился бы устроить своим поклонникам такую проверку на вшивость. Надо сказать, большинство поклонников эту проверку не прошло. Люди, которые радостно разносили по мировой сети фото- и видеодокументы предыдущих акций – с обматыванием голого тела колючей проволокой, с прибиванием тестикул к брусчатке Красной площади и с поджогом лубянской двери – на новый подвиг Павленского реагируют как-то странно.

Например, Марат Гельман сказал уклончиво: «Пока он в тюрьме и ему не предъявлены какие-либо обвинения, оценивать художественные качества акции неуместно». Ну как же так? Какое вообще отношение к художественному качеству может иметь уголовный кодекс, пусть и французский?

Блогеры, далекие от художественного кураторства, но не чуждые оппозиционной политической тусовке, такие как Рустем Адагамов и Аркадий Бабченко, высказались куда более определенно, причем явно в духе В. Семичастного, былого хозяина здания на Лубянке: мол, нехорошо Павленский поступает, гадит там, где ест. То есть что хорошо и полезно в России, то совершенно недопустимо во Франции. Когда выходки Павленского в России называли хулиганством, эта публика во весь голос кричала – ну разве вы не видите, что это искусство?! А во Франции, получается, все-таки хулиганство?

Ход мыслей тут понятен: во Франции есть некая «свобода», которой нет в России, поэтому художественный акционизм, занимающийся критикой несвободы, в России уместен, а во Франции нет. Насчет объема и качества свобод можно спорить, но дело в том, что этот ход мыслей неверен сам по себе. Если Павленский на наших глазах экспортирует русский акционизм в Европу, то историческое развитие шло в обратном направлении: акционизм был ввезен к нам из Европы ровно тогда, когда у нас начала появляться свобода.

Сложно представить себе иранский или саудовский акционизм (про «сделать это в мечети» у нас говорилось достаточно много). Что-то ничего не слышно о громких хеппенингах в Пхеньяне и даже в Пекине. Первые шаги российского акционизма – это, например, Анатолий Осмоловский с товарищами, которые в 1991 году выложили своими телами слово из трех букв на Красной площади – там, где в 1968 году смогли считаные секунды простоять по-настоящему смелые люди, протестовавшие против ввода войск в Чехословакию. Такой перформанс можно сравнить с зажигательным танцем на обезвреженной бомбе.