Трудный возраст века

В этом же духе, раз за разом, акционисты устраивают игру с отмененными или ослабленными угрозами. Это в полной мере касается и акций Павленского. Вы зашиваете себе рот там, где вам не затыкает рот государство. Вы обматываете себя колючей проволокой, если не рискуете оказаться за колючей проволокой. Вы прибиваете свои тестикулы к брусчатке там, где с вами этого не делает государство. Вы поджигаете дверь охранке там, где охранка не стучится к вам в дверь. Акционизм воскрешает перед нами призраки репрессий, и только сильные политические мотивы могут заставить стороннего наблюдателя симулировать восприятие этой игры всерьез. Где этих мотивов нет, там скажут – «люди с жиру бесятся».

Впрочем, было бы опрометчиво побивать Павленского, его предшественников и его возможных последователей простыми и очевидными аргументами: «не искусство, а хулиганство», «что это за художники, если они рисовать не умеют». В самом деле, из трех главных классиков московского акционизма (Кулик, Бренер, Осмоловский) только один (Бренер) окончил вуз – и ни один из них не получил высшего художественного образования. Павленский тоже недоучка, но его акции в последние годы привлекли к себе неизмеримо больше внимания, чем любое созданное в это время живописное полотно. Они вошли в речевой обиход, породили мемы.

В принципе не важно, считать ли акционизм искусством или не считать. Независимо от классификации, такая сфера человеческой деятельности существует и обратно этот фарш уже не провернуть. Возможно, она будет развиваться параллельно искусству как таковому, возможно, как пишет Анатолий Осмоловский, «это модель искусства в XXI веке» – вернее сказать, то, что сожрет искусство и встанет на его место.

В любом случае это не просто хулиганство. Хулиган ограничен в своих действиях лишь мерой своего буйства. Пьяный членовредитель может отпилить себе ногу и даже голову. В то же время акционист – это человек, который очень хорошо считает, подбирая оптимальное соотношение медийного эффекта акции и цены, которую за нее придется заплатить. Это, как сказал бы Шекспир, безумие, в котором есть свой метод.

В этом смысле Павленский, повысивший ставки в своей человеческой судьбе, символически вышедший из российского политического контекста и в связи с этим, возможно, лишившийся прикрытия со стороны политизированных кураторов, ставит перед нами вопрос: он в самом деле сумасшедший или просто умеет считать на высоком уровне, на уровне международного гроссмейстера?

На мой взгляд, Павленский конъюнктурен и пародиен. В действительности ему нет дела ни до власти ФСБ в России, ни до власти денег во Франции – и никогда не будет дела ни до каких «голодающих детей Германии». Он всего лишь эффективный и целеустремленный генератор медийных вирусов, использующий для их продвижения расхожие идеологические штампы.

В прессе приводятся патетические слова Павленского, сказанные по поводу парижской акции: «Великая французская революция превратила Францию в символ свободы, благодаря чему в 1917 году Россия тоже устремилась к свободе. Но спустя сто лет тирания вновь стала править. Возрождение революционной Франции положит начало всемирному пожару революций. В этом огне Россия начнет свое освобождение».

Всерьез эти слова принять сложно. Все-таки это какое-то изощренное издевательство. Но поражает тот факт, что среди событий этого года, хоть как-то связанных со столетием русской революции, самым ярким оказался не фильм, не исторический труд и не коммунистический митинг. Самым ярким юбилейным мероприятием стала акция Петра Павленского.

АПН, 17.10.2017

Памяти Виктора Анпилова: последний коммунист?

Со смертью Виктора Анпилова, случившейся в Старый Новый год, Россия вступила во второе послереволюционное столетие своей истории. Понимаю, что это звучит довольно пафосно и выглядит несколько произвольно, но эту смерть хочется маркировать именно так, если уж вообще о ней говорить. Анпилов сам был и старый, и новый: коммунист старого образца в новой России.

Анпилов, казалось бы, действовал по рецепту Ганди. Его не замечали, над ним смеялись, с ним боролись. Но он – не победил. Его непобеда обозначилась давно, еще в 1994 году, когда он, выйдя по амнистии из лефортовской тюрьмы, обнаружил себя в другой стране, в которой коммунистами были уже совсем другие люди.

Анпилов, будучи человеком громким и знаменитым, никогда не имел реального политического веса. И все же он до конца жизни оставался маленькой гирькой, лежавшей в коробке под политическими весами, видимо, на случай каких-то совсем тонких взвешиваний. И даже смерть его стала мелкой монетой, брошенной в свинью-копилку политического пиара – или антипиара, кто ж теперь разберет.