Труды и дни мистера Норриса

— У меня такое чувство, что я нуждаюсь в полной перемене обстановки, хоть и придется, конечно, резать по живому. Здесь постоянное ощущение, что ты взаперти, просто нечем дышать. Чем дольше живешь, Уильям, тем более тесным становится мир. Границы все сжимаются и сжимаются, пока не начинаешь чувствовать себя как в смирительной рубашке.

— Малоприятное, должно быть, ощущение.

— Да уж, — Артур вздохнул. — И не говорите. Может быть, я сейчас и не вполне объективен, однако должен вам признаться, что, с моей точки зрения, все европейские страны суть не что иное, как набор мышеловок. И вся разница между ними состоит в том, что в некоторые сыр кладут отменнейшего качества.

Далее мы обсудили вопрос о том, кто именно должен отправиться наводить справки. Артуру делать этого откровенно не хотелось:

— Но послушайте, Уильям, если я отправлюсь сам, наш приятель на углу непременно за мной увяжется.

— Конечно, увяжется. А нам только того и нужно. Как только вы дадите полицейскому начальству понять, что собираетесь навострить отсюда лыжи, вы прольете на них бальзам. Уверен, что они только о том и мечтают, чтобы поскорее от вас избавиться.

— Ну что ж, может, вы и правы…

Но Артуру эта мысль не понравилась. Подобная тактика шла вразрез со скрытностью его натуры.

— В конце концов, это просто вульгарно, — добавил он.

И тут мне в голову пришла великолепная мысль:

— Послушайте, — сказал я. — Если вы так настаиваете, я съезжу сам. Но только при одном условии: пока меня не будет дома, вы сами скажете о своем отъезде фройляйн Шрёдер.

— Нет, право же, мальчик мой… Да ну, нет. Я так не могу. Хорошо, хорошо, давайте сделаем по-вашему…

Полчаса спустя я наблюдал из своего окна, как он вышел на улицу. Детектив, похоже, не обратил на его появление ровным счетом никакого внимания; он стоял спиной к улице в арке подъезда на противоположной стороне и с интересом читал таблички с именами жильцов. Артур быстрым шагом, даже не оглядевшись по сторонам, двинулся прочь. Он напомнил мне персонажа известного стихотворения, который не оглядывается, чтобы ненароком не увидеть идущего за ним след в след демона. Сыщик все так же самозабвенно изучал таблички. Затем, когда его очевидная профнепригодность уже начала откровенно меня раздражать, он вдруг выпрямился, вынул из кармана часы, с видимым изумлением посмотрел на них, поколебался, задумался над чем-то, а потом сорвался с места и пошел быстрой, нетерпеливой походкой человека, которого слишком долго заставили ждать. Я следил за его невысокой фигуркой в немом удивлении — пока не потерял его из виду. Он был в своем роде художник.

Однако меня ждала моя собственная, не слишком приятная задача. Фройляйн Шрёдер я застал в гостиной. Она была занята своим обычным утренним делом: раскладывала карты, чтобы узнать, что готовит ей грядущий день. Вдаваться в околичности смысла не было:

— Фройляйн Шрёдер, герр Норрис только что получил весьма неприятные для него известия. Ему придется срочно уехать из Берлина. И он попросил меня сказать вам…

Я остановился, чувствуя себя совершеннейшим негодяем, сглотнул и выпалил единым духом:

— Он попросил меня сказать вам, что… он хотел бы заплатить вам за квартиру за январь и дальше, до самого конца февраля…

Фройляйн Шрёдер молчала. Я, как мог, завершил свой монолог:

— Потому что он — ну, вы меня понимаете — съезжает с квартиры, заранее не предупредив…

Она даже не подняла на меня глаз. Раздался сдавленный звук, и на лицевую часть лежавшей на столе карты упала слеза. Я почувствовал, что сам вот-вот расплачусь.

— Может статься… — трусливо начал я. — Он, может быть, и уедет всего-то на несколько месяцев. А потом вернется…

Но фройляйн Шрёдер либо не слушала меня, либо просто не поверила. Она рыдала уже в голос и даже не пыталась сдержать слез. Вероятно, отъезд Артура стал всего лишь последней соломинкой; она сорвалась, и теперь ей было о чем поплакать. О просроченных платежах по налогам и найму, о счетах, по которым она была не в состоянии платить, о том, как ей грубит угольщик, о болях в спине, о фурункулах, о том, какая она бедная и одинокая, и о том, что скоро она умрет. Слушать ее было невыносимо. Я начал ходить по комнате, дотрагиваясь там и тут до мебели, чтобы хоть как-то унять жуткое чувство неловкости:

— Фройляйн Шрёдер… ну будет вам, будет… ну перестаньте… пожалуйста…

Наконец она взяла себя в руки: вытерла глаза уголком скатерти и испустила глубокий тяжкий вздох. Ее покрасневшие от слез глаза печально пробежались по разложенным на столе картам. И тут она вдруг воскликнула с выражением этакого скорбного торжества в голосе:

— Да чтоб тебя! Вы только гляньте, герр Брэдшоу. Туз пик… вверх ногами! Сразу было понятно, что случится какая-нибудь гадость. Карты никогда не врут.

Артур вернулся из бюро путешествий на такси примерно час спустя с полными руками бумаг и рекламных проспектов. Вид у него был усталый и подавленный.

— Как ваши дела? — спросил я.

— Не торопитесь, Уильям. Не торопитесь… Дайте хотя бы дух перевести.