Труп из Первой столицы

Коля бросился было к поэтке, но тут же понял, что кидаться надо было совсем в другую сторону и притом на мгновение раньше. Будто нарочно закрывая рукавом светильник, мадам Бувье дрожащей рукой указывала на Ирину, ноги которой уже волочились по ковру за пятящимся в угол адвокатом Гавриловским.

— А-а-а-а! Хватит! — прохрипел он, и стало ясно, что первый рык тоже доносился от него. — Прекратите это отвратительное цирковое представление!

Кто-то догадался зажечь верхний свет, и картина прояснилась. Приставив пистолет к шее Ирины и намотав себе на вторую руку пучок ее рыжих волос, взбесившийся Гавриловский пятился к стене, явно пытаясь обезопасить себе спину и удержать при этом в поле зрения всех присутствующих. С момента, как негодяй стащил ее со стола, Ирина не издавала ни звука и не сопротивлялась, отчего мадам Бувье показалось, что бедняжка мертва.

Вжавшись в стену, Гавриловский замер и глянул на Колю глазами загнанного в ловушку зверя.

— Успокойтесь, подождите. — Морской примирительно вытянул руки ладонями вперед и сделал два шага вдоль стола, приближаясь к Гавриловскому. Тот демонстративно ткнул в Ирину пистолетом. Морской отскочил обратно и спросил: — Что вы делаете, товарищ адвокат? Вы что, боитесь духов? Да не бойтесь…

— Беру заложницу, как вы могли догадаться. — после секундного раздумья, Гавриловский решился на переговоры. — Не думали же вы, что я буду ждать сложа руки, пока вы закончите этот цирк и арестуете меня? Я же не идиот, я вижу, к чему вы клоните и зачем все это делаете. Эльза Юрьевна, Луи, вы достаточно впечатлились, чтобы отвернуться от меня и не вступиться, когда понадобится?

— Э-э-э, — невнятно протянула мадам Триоле и, взяв себя в руки, принялась шепотом переводить слова преступника мужу. Тот смотрел на Гавриловского с явным изумлением, сменяющимся постепенно то ли едва сдерживаемым возмущением, то ли брезгливым неприятием.

— Не стоит утруждаться, я и не рассчитывал на ваше покровительство, — опередил ответ Арагона Гавриловский. — Изначально у меня, конечно, была мысль попросить заступничества, если меня раскроют. Одного вашего, Эльза Юрьевна, звонка сестре хватило бы, чтобы меня забрали в Москву. А там люди понимающие, вместо того, чтобы бросать ценный кадр гнить в тюрьму, предпочтут завербовать, но… Во-первых, эти товарищи, — он кивнул на Колю со Светой, — подсуетились и разыграли отличную драму, дабы вы увидели во мне кровавого убийцу и не захотели помочь, во-вторых… я подумал и решил… — Он гордо откинул голову назад и выпятил вперед подбородок. — Я не хочу превращаться в скотину. Быть агентом — низость… Я хочу покинуть эту страну и никогда больше не вспоминать о ней.

— Гавриловский, милый… я не понимаю, — осторожно начала Эльза Юрьевна. — Отпустите бедную девочку. Вы напридумывали каких-то небылиц. Вовсе не вы и не наше отношение к вам были целью этого розыгрыша. Мы, безусловно, осуждаем того, кто мог причинить вред Милене, но это, конечно, никак не связано с разыгранным спектаклем. Все это «цирковое представление», как вы изволили выразиться, было устроено, чтобы проверить Поля, в невиновности которого я и так была уверена, но молодежь настаивала на экспертизе. И вдруг вы вскакиваете, кричите, хватаете ни в чем неповинную девушку…

Воцарилась долгая пауза.

— Поля? — наконец осознал Гавриловский. — Проверить Поля? О! Жизнь еще более нелепа, чем я думал. — Он вдруг громко расхохотался. — Не может быть… Я выдал сам себя? Вы шутите! Вы проверяли Поля? Это все было про него? — Гавриловский с отвращением посмотрел на поэта.

— Да, про него, — проговорила мадам Триоле, глядя Гавриловскому в глаза. — Как оказалось, мой «Капитал», найденный потом у Милены, был у Поля. И он об этом никому не сообщил, даже когда услышал, что я ищу книгу… И то кольцо, что нашли у покойной, было украшено фамильным вензелем Шанье…

— Ну вот, приплыли! — откинул челку назад Поль. — Кольцо я проиграл Гавриловскому в карты в первый же вечер знакомства. Нельзя было напрямую спросить меня про кольцо? Обязательно нужно было присылать духа с посланием? Хотя, конечно, было интересно.

— Напрямую я вас когда-то спрашивала, не помните ли вы, где моя книга. И вы солгали. Так же могли бы поступить и в случае с кольцом.

— Ох, — Поль смутился. — Да, «Капитал» я потерял. И промолчал или солгал. Уже не помню. Кому ж охота сознаваться в ротозействе?

— Но леденцы? — Морской вдруг разозлился. — На кой черт вам понадобилась вдруг прекращать курить и покупать леденцы?

— Прекращать? — обескураженно переспросил поэт. — Я никогда и не курил. Всегда в курилках развлекался тем, что лопал монпансье, спросите у любого…

— Вы оскорбляете память покойной, считая, что у нее мог быть роман с таким ничтожеством, как Поль! — не выдержал Гавриловский. — Взрослый с характером самолюбивого ребенка. Человек-тряпка, который уже и рад бы, да не может не пить… Милена и мне-то, если честно, ответила взаимностью не сразу, — он тяжело вздохнул, вытерев пот свободной от пистолета рукой.