Труп из Первой столицы

— Это формальность, сами понимаете. Но я по инструкции обязан знать все, что тут творится. Зайду к вам завтра утром за подробным докладом. Куда удобнее — домой или на службу? Эх, — сам не выдержав всей этой официальности, Коля отмахнулся и неожиданно признался: — На самом деле все это не важно. У меня уже есть гипотеза, и осталось прояснить всего пару моментов. Все вокруг вроде бы как слухи, но из них при должной смекалке легко выстроить верную линию. Завтра задам нашему уважаемому деду Хаиму пару вопросов и выведу всех на чистую воду.

8

Служение муз не терпит суеты

Глава, в которой вы пойдете вслед за Колей

— Производственно-трудовая моральная травма в действии, — пытался шутить Морской на следующее утро, указывая на Ирину. Та, опершись о краешек застланного белоснежной скатертью кухонного стола — вот что значит соседи уехали в отпуск, даже на общей кухне можно не стелить клеенки! — пила из малюсенькой, больше похожей на наперсток чашки сваренный Морским для себя кофе и не мигая смотрела за окно. Давно и хорошо зная эту семью, Коля все равно каждый раз удивлялся, как Ирина Санна умела превращать в трагедии самые обычные инциденты и совершенно не замечать настоящих бедствий. В 1931-м, в канун празднования 14-й годовщины пролетарской революции, на которое Морские созвали множество интересных людей к себе домой, Света помогала накрывать на стол и, перепутав бутылки, полила вареную картошку вместо растительного масла керосином. Приглашенные были интересны еще и тем, что имели доступ к спецпайкам, потому пиршество обещало быть достаточно сытным, но все равно каждое блюдо было на вес золота. А тут — такое происшествие. Расторопная Ма — тогда еще живая и полная сил, — в свободное от служебных обязанностей время обожавшая колдовать на кухне и умевшая, как загадочно говорила сама, «небольшим куском мяса накормить толпу, словно граф Строганов», разволновалась и попыталась спасти хотя бы нижние слои картошки. Но керосин — ну кто додумался хранить его в бутылке из-под масла? — мгновенно распространился по всему предоставленному объему. Ма кряхтела, Света поливала картошку слезами, отчего и без того испорченное блюдо становилось еще и пересоленным, а Ирина хладнокровно вывернула содержимое кастрюли в помойное ведро и, ничуть не расстроившись, спокойно сообщила:

— Гарнир — буржуазные предрассудки. Обойдемся без него.

Тогда Иринина невозмутимость поразила даже Ма:

— Ишь какая. Всем бы так!

Едва приемная дочь упорхнула к гостям, Ма бережно выбрала остатки картошки из ведра и подставила их под проточную воду. Бормоча что-то про завтрашний завтрак и про то, как хорошо, что в их доме нет таких удобств, как в доме Саламандры на Рымарской улице (нынешней Клары Цеткин), каждая кухня которого снабжена контейнером доступа к центральному подъездному мусоропроводу, Ма добавила для Светы утешающее:

— Ты не думай, она не во всем такой кремень. Бывает тоже ревет сивухой. Правда, в основном по мелочам.

Вот и сейчас Ирину привела в отчаяние самая что ни на есть обыденная мелочь.

— У меня сегодня спектакль, — трагическим тоном сказала она, едва войдя в квартиру.

Коля в это время как раз хотел рассказать про выявленную сегодня утром зацепку. Воодушевленный новостями, понимая, что они в корне меняют подход к расследованию и можно, наконец, открыто обсудить свои догадки с друзьями, Коля едва сдержался, чтобы не заговорить про новые обстоятельства прямо с порога. Чтобы не выглядеть глупым суетящимся мальчишкой, он, конечно, выполнил заявленные вчера обязательства и порасспрашивал Морского про подробности вчерашнего вечера с Арагонами, но мыслями при этом уже был в своих новых гипотезах. И вот надо же, только Коля надумал о них доложить, как из театра вернулась Ирина и с каменным лицом принялась говорить о своих страданиях:

— Владимир, вы напрасно смеетесь! Для меня это действительно травма. И все это несправедливо, в конце концов. Как вы мне и советовали, я отдала в отдел кадров письмо от нашего общества краеведов. «Просим освободить на неделю от работы для исполнения общественно-полезного долга в качестве экскурсовода при иностранных гостях города». Или как вы там писали, я уже точно не помню? Зачем вообще вы заставили меня нести это письмо?

— Вы не вышли на службу в Киеве. Без уважительной причины это тянет на злостное нарушение трудовой дисциплины, а это нынче уголовная статья, — терпеливо пояснил Морской.

— Но в Киеве у меня сейчас нет ни репетиций, ни спектаклей, труппа только переезжает… Даже ваша любимица Галина Лерхе возмущалась, что нам чуть ли не неделю придется обойтись без классов. А она, как вы знаете, не слишком жалует наших хореографов, предпочитая заниматься сама или даже просто импровизировать.

— Опять все вспять! — хмыкнул Морской. — Почему снова «любимица»?