Эрик Шефер наклонился над столом.
– Это Йоханнес Моссинг заплатил тебе, чтобы ты их убрал?
Их взгляды встретились. Мужчина улыбнулся и промолчал.
– Что за хрень он вытворяет? Что он скрывает? – продолжал Шефер. – Если ты сдашь мне Йоханнеса Моссинга, дашь что-то существенное на него, что-то, что я смогу использовать против него, то увидишь, ты проведёшь здесь значительно меньше времени и с бóльшим комфортом, чем если откажешься играть на нашей стороне.
Это был блеф. Шефер не имел полномочий предлагать такой бартер, и он ясно почувствовал, что человек по ту сторону стола это знает.
Его брови сдвинулись и практически сошлись на переносице, когда он вопросительно смотрел на Шефера.
– Йоханнес… как?
Они с Шефером долго смотрели друг на друга. Затем мужчина засмеялся тихим хриплым смехом.
– Хорошо, – сказал Шефер, кивая, – тогда пойдём трудным путём.
Дверь позади Шефера открылась, и в комнату влетел коротконогий мужчина, в котором он узнал адвоката Маркуса Плесснера. Он был одет в серебристо-серый костюм, который, как догадывался Шефер, был сшит на заказ, потому что, насколько он мог вообразить, в мире не существовало лекала, которое подходило бы фигуре Плесснера: это был совершенно квадратный человек – как кубик Рубика с ногами.
Шефера весьма позабавило, что с момента их последней встречи волос у него на голове значительно прибавилось, пучки пересаженных волос закустились на бывшей лысине, как салат на грядке.
– Отойдите от моего клиента, – сказал он, обошёл стол и остановился рядом со Стефаном.
Он положил руку ему на плечо и осмотрел его лицо.
– Чёрт, надеюсь, вы к этому не причастны, – сказал он быстро – он всегда говорил быстро, как комментатор на спортивных соревнованиях, – и с подозрением взглянул на Шефера.
– Нет, к сожалению, эта честь принадлежит не мне.
Эрик Шефер уже сталкивался с Маркусом Плесснером несколько раз. Этот человек был известен своим талантом представлять рокеров, похитителей детей, бандитов и наркоторговцев в виде страдальцев, которых совершенно несправедливо преследуют, и, что ещё хуже, он умел убеждать в этом присяжных заседателей.
Чаще всего Шеферу приходилось испытывать сомнительное удовольствие от его компании на слушаниях Йоханнеса Моссинга, и, когда Моссинг после ряда запросов от Шефера решил подать заявление о травле, именно Плесснер кричал:
– Больше ни слова, понял? – сказал Плесснер, глядя на Стефана. – Ни единого слова без согласования со мной.
Шефер посмотрел на них по очереди.
– Чем бы ты ни зарабатывал на жизнь, Стефан, должно быть, дела идут неплохо, раз ты можешь позволить себе юридическую консультацию не кого бы то ни было, а «Орлеффа и Плесснера».
– Молчи, – снова сказал адвокат своему клиенту.
– Ну и вообще, немного забавно, что тебя представляют люди Йоханнеса Моссинга, тебе так не кажется? Старые коллеги Кристофера Моссинга?
– Да, обалдеть как забавно, – иронично сказал Плесснер. – А теперь не могли бы вы покинуть помещение? Я должен поговорить с клиентом наедине.
– Я уже закончил с ним. – Эрик Шефер встал. – Могу сообщить, что ваш клиент обвиняется в покушении на убийство журналиста Элоизы Кальдан и что мы также подозреваем его в убийстве журналиста Ульрика Андерсона при исполнении им своих служебных обязанностей.
– Спасибо за информацию. До свидания. – Плесснер кивнул на дверь.
Уже взявшись за дверную ручку, Шефер обернулся.
– Я пришлю сюда представителя судмедэкспертизы.
Плесснер с удивлением посмотрел на Шефера.
– Для чего?
– Сделать отпечаток подошвы вот этой обуви. – Шефер показал на пумовские кроссовки Стефана. – Очень похоже, что она сорок первого размера, а это плохо для вашего клиента по двум причинам. Во-первых, отпечаток такой обуви был обнаружен на месте убийства Ульрика Андерсона.
Плесснер громко фыркнул.
– А во-вторых?
Шефер открыл дверь.
– Пфф. Вы же знаете, что говорят о мужчинах с маленькими ступнями.
32
Днём Герда зашла домой к Элоизе, чтобы собрать ей сумку чистой одежды. Пара трусов, толстовка, легинсы, Элоизины любимые зелёные кроссовки и джинсовая куртка. Она принесла одежду в больницу и спросила, не нужно ли остаться.
– Нет-нет, иди спокойно. У меня всё прекрасно, – сказала Элоиза, и это была практически правда.