Царь Димитрий. Загадки и тайны Смутного времени

А впереди и во главе дворянских сотен на широкогрудом гнедом жеребце русоволосый, бородатый боярин в островерхом позлащённом шеломе, облитый чешуйчатым доспехом, с зерцалом на груди. В деснице его острая сабля, в ошеей руке ногайская плеть. Огрев коня и подняв его на дыбы, он зычно призывает молодцов соступиться с ворогом в сабельной сече. В смелых синих глазах пылает бранный огонь. Это – Фёдор Никитич Романов-Юрьев – двоюродный братец самого государя Феодора Иоанновича. Первым бросается он в схватку и рубится с ворогом с плеча. Ссекает и валит одного татарского вершника за другим.

Э-Эх! Распрямись спина, раззудись плечо, размахнись рука!.. Единоборство! Кто помешает удальцам сбить, свалить один-другого с коня, снести вражью голову с плеч, рассечь, развалить супротивника до седельной луки?!

Соступились, схлестнулись! Сотни верховых закрутились в придорожных лугах, рощицах, лощинах. Бой дробится на сотни быстротечных, кровавых схваток. Кони встают на дыбы, храпят… Сабельным звоном, скепаньем металла, криками и стонами раненых, побитых, поверженных огласились окрестности.

Но трубят горны, гремят барабаны – то воеводы сзывают своих вершников под стяги и знамёна к укреплённому лагерю. Русские выходят из схватки, отрываются от татар, увлекают их за собой. А тут в бой опять вступают русские стрелки и пушки. Но теперь они бьют прицельно, по группам татар или отдельным верховым. Теряя людей и лошадей, татары вновь поворачивают коней вспять. Но русская конница вновь бросается им вслед и сабельная сеча здесь и там закипает с прежней силой…

Тот день 4 июля с раннего утра и за полдень пробежал конским намётом в ожесточённых стычках. Перевеса не было ни на той, ни на другой стороне. Татары предпринимали один напуск за другим, русские удачно отбивались. Потери со стороны татар были всё же значительнее. Казы-Гирей так и не рискнул ввести в бой янычар и свои основные силы. Турецкие пушки также не удалось подвести к месту схватки и применить против русских.

А тут, спустя часа два по полудню, потянуло, а следом подул сильный ветер с северо-востока. Небо затянуло синими тучами, стал накрапывать мелкий дождь. Казалось вот-вот и пойдёт ливень. Но ветер не унимался. Вдруг грозою рассекло небосвод и загрохотало. Молоньи одна за другой стали бить с небес на землю, словно небесные пушки открыли огонь. Одна из молний ударила в неприятельский стан, убила крымского татарина и зажгла арбу. Татары и ногайцы в ужасе разбежались в разные стороны от того места. Натиск крымцев на русский «гуляй город» ослабел. Стрелы, пули, дроб (картечь) и ядра всё реже свистели в воздухе. Слух об ударе молоньи докатился до Казы-Гирея. Тот огладил бороду, прочёл молитву и велел немедля прекратить напуски на русский лагерь. А тучи разогнало ветром и опять на небе засияло тёплое, июльское солнце. Вечером хан отступил к Коломенскому. Не изгладились в памяти крымцев воспоминания о кровавой сече под Москвой на реке Лопасне, что оставила о себе незажившую зарубку девятнадцать лет назад (в 1572 году).

У Коломенского крымцы разбили лагерь по обе стороны Москвы-реки. Царские воеводы «стояли в обозе готовы, а из обозу в то время вон не выходили». Едва ли у них были основания покидать укреплённый лагерь посреди ночи. Пушкари и стрелки держали фитили наготове, а русские пушки и пищали были заряжены. Также не спали дозорные и пушкари на стенах и башнях Данилова и Симонова монастырей.

* * *

Имени того мужичка, что жил в одной из юго-восточных подмосковных слободок (толи в Даниловской, толи в Симоновой, а может и в селе Лучинском), к сожалению, не запечатлел ни один летописец, не один известный автор того времени. Однако ж мужичок тот приложил руку к ликвидации последней крымской угрозы, нависшей тогда над столицей России. Имя его кое-кому стало известно. Звали этого мужика Генашкой. О том, что «соделолось» с ним Генашка поведал сам одному малоизвестному автору.

Жарким выдался летний день 4 июля 1592 года. Чем уж был занят в тот день этот малоизвестный герой, мы не знаем. Может быть он на своих лошадках возил сено с покоса на двор (война то войной, а зимой скот кормить чем-то надоти), может быть доставлял к укреплённому лагерю зелье (порох), провиант, брёвна, а, вероятно, трудились целый день он и его лошадки на «посохе»[11] возле «гуляй-города» или на укреплениях Данилова монастыря.