Царь Медоедов

– У иронии не может быть миссионерского эффекта, поскольку она разделяет людей. В 90-х годах постмодерн сделал попытку взойти на амвон. Московские и петербургские протодиаконы, протоиереи, иеромонахи начали активно использовать иронию в своей миссионерской деятельности. Они вошли в моду, у них появились эпигоны и по епархиям. Их проповеди, лекции, книги привлекали молодых и старых. Шокирующее переплетение сакрального и шутовского казалось смелым новаторством. Всеобщее удивленное внимание было воспринято ими как победа новой гомилетики. На долгое время они стали "витриной" Церкви и заполонили собой секулярные СМИ, которые охотно и со скрытой глумливостью над православием показывали "прикольных попов". Прошло тридцать лет. Виден результат. Рекрутированные ими неофиты, пришедшие на волне "ироничной" проповеди, либо давно схлынули, либо пополнили ряды либерал-православных ворчунов, сместившись из Церкви в соцсети. Политические кривляния женщин на амвоне – вот символический итог их миссионерских усилий. А сами проповедники, работавшие в шутовских колпаках постмодернистской относительности, нынче замолчали и не могут признаться себе в том, что исказили свой священнический путь, и не могут теперь разобраться – где они истинные, а где их маска. Трагические судьбы.

– Шутить и иронизировать – это разные вещи?

– Конечно. Шутка не может что-либо обесценивать. Она подчеркивает равенство, совместность, коммунальность, теплоту отношений. А "гражданская ирония" – это код доступа в определенный избранный круг. Именно в него и стремились попасть наши церковные иронисты. А с другой стороны, ирония имеет конкретную цель – девальвацию ценностей, если они выходят за пределы рыночных цен, девальвацию самой идеи ценности. Священники-иронисты полностью проиграли. Сфера, в которую они вступили, разрушила их самих и превратила в циников.

– Но ведь ирония возникла не в ХХ веке, а вы ее описываете как современное, постмодернистское явление.

– Конечно, ирония возникла давно, практически одновременно с философией. Потом она менялась. Разные эпохи рождали разные виды иронии. Проще всего выделить три ее вида. Первая, философская, сократическая, – это античный метод наводящих вопросов Сократа, который приводит оппонента к тому, что он начинает противоречить самому себе. Вторая, романтическая, – это тоска по идеалу, в сравнении с которым все земное выглядит мелким и смешным. По существу, это не ирония, а грустный юмор, поскольку некая ложная ценность ниспровергается ради чего-то более высокого, подлинного. Это подчеркивает высшие ценности, а не девальвирует их. Третий вид – постмодернистская ирония, выросшая из Просвещения, она-то как раз девальвирует ценности. Это не тоска по идеалу, а отрицание идеала. Она противоположна романтическому смеху, романтическому чувству. Сегодня доминирует третий тип иронии. Причем он уже стал частью идеологии.

– Каким образом?

– Превращаясь в групповое явление – не всеобщее и не индивидуальное, а именно групповое, ирония делит людей на своих и чужих, рукопожатных и нерукопожатных, "продвинутых" и "быдло". Подчеркивает дистанцию. Эту секуляристскую практику можно назвать "социальным расизмом". Но сегрегация, разделение, отчуждение не совместимы с церковностью. Напротив, Церковь призвана объединять людей, поскольку люди изначально равны перед Богом. Проникновение в Церковь иронии – это явный признак секуляристского влияния. Но Церковь на то и Церковь, чтобы не быть секулярной. Однако иммунитет Церкви по отношению к разделяющей, обесценивающей иронии сегодня ослаблен.

– В чем это проявляется?

– Например, известная книжка Майи Кучерской называется "Современный патерик". Хочется назвать его "Забавный патерик" – по аналогии с "Забавными евангелиями" Лео Таксиля, который превращал Писание в анекдот. Кучерская делает то же самое – Предание превращает в анекдот. "Один батюшка был людоед…" – кому-то нравится, многих отвращает. Это недобрый смех. Автор приглашает неверующих людей – давайте вместе посмеемся над Церковью. Посмотрите, какие смешные и забавные эти батюшки, матушки, семинаристы, прихожане… Это карикатура на святоотеческую традицию.

– Говорят, что проза Михаила Ардова, Майи Кучерской и похожих авторов продолжает традиции юродства.

– Не согласен. Юродство – средневековое явление, а "гражданская ирония" – продукт модерна и его радикальной формы – постмодерна. В какой-то мере, опосредованно это может быть связано с шутовством, но точно не с юродством.

– В чем для вас заключается разница?