Царь Медоедов

Я давно уже знал о архетипах мужчины – Маг, Любовник, Властелин, Воин ( у меня в таком порядке – духовное, и сменяющие друг друга в равной степени образцы поведения руководителя, творческого подхода и борца). И женские, (градация которых на «светлые» и «тёмные» почему-то более уместна, может потому что Ева откусила шестьдесят процентов от плода познания Зла). Помимо этого я много читал и узнавал о гармонии мужчины с самим собой, через принятие «анимы», своей женской (творческой) половины, связь с бессознательным, которая часто подавляется в современном обществе. Начинать в стенах семинарии разговор на такие темы, значило бы приблизить мой бесславный конец на костре.

Повара в трапезной работали два через два. Два дня нам готовили вкусно, а два дня мы мучались и играли в игру, кто быстрее добежит до уборной. Вторая смена – бабки, как их называли, готовила ужасно. Переваривала, пережаривала, добавляла такое количество масла, что есть это было невозможно. Как повар, я не знаю, как можно было так готовить. После ужина, мы как-то в очередной раз обсуждали эту проблему, и я в шутку предложил собрать подписи, чтобы убрать эту смену. Тимофей Морозов, пошёл и доложил обо всем отцу Феогносту. Молодой иеромонах, проректор по воспитательной работе, который ко всему прочему, нёс послушание келаря в семинарской трапезной и отвечал за питание. Вечером перед молитвой нас собрали в аудитории. То, что единственный, кто не пришёл из студентов – был Тимофей, только подтвердило догадки о его доносе. Проректор влетел, еле сдерживая гнев. До собрания, все, кроме ****лиза Макара, были готовы поставить подписи, если такая бумага будет. После пламенной речи проректора, многие решили отмолчаться, зато другие высказались. Проректор начал подымать по одному, самых молодых и трусливых, и спрашивать, что именно их не устраивает. Те, испугавшись, мямлили, что всё устраивает, хотя в эти смены не ели, а заваривали дошики и растворимые пюрешки. Я спокойно сказал, что мы ни в коем разе, не ставим под сомнение организаторские способности отца Феогноста, но нужно что-то менять. Проректор выбежал.

На следующий день после обеда нас собрал полный кудрявый ректор. Назвал всё это «бабий бунт», не понятно почему бабий…Укорял нас тем, что многие питаются намного хуже и будущим священникам не пристало такое внимание уделать еде. (Им-то готовили всегда отдельно, и более-менее сносно в эти смены). Почти все молчали, перечить ректору никто не хотел. А я опять спокойно сказал, что Никольский, Мясников и другие жалуются на несварение в эти дни, проблемы с желудком и у меня. История дошла до митрополита, так как само руководство друг друга закладывало, и поваров всё же поменяли. После этого все студенты стали смотреть на меня совсем по-другому. Они увидели человека, который с чувством собственного достоинства и с уважением к начальству, смог отстоять свою точку зрения. Для забитых семинаристов я стал героем. Эту историю то один, то другой, постоянно вспоминали, уминая рыбные котлеты или салат. Конечно, это было приятно, но я нажил себе врагов, которые будут ждать любой моей ошибки.

«Стукач» собирался принять монашеский постриг и служить в монастыре и при митрополите. В двадцать один год он был обладателем пивного пуза и манерных повадок, которые где-то скопировал. Я пришёл к нему на чаепитие и долго отговаривал от этого необдуманного шага. Приводил святых отцов, объяснял, что то, как он видит монашество, это не монашество вовсе. Он боялся мира, боялся того, что не найдет себе жену (не без оснований) и не будет рукоположен. Но ко всем моим доводам и примерам из жития современных нам святых, он остался безразличен. Улыбался и кивал как дурачок, думая, что знает законы Бытия лучше меня и не станет посмешишем, перед Богом и людьми. Он хотел постриг ради карьеры, ради комфорта. Будущий монах-чиновник.

На всенощные и воскресные службы мы ездили в кафедральный собор, где в лавке иногда работала особенная голубоглазая девушка. Северная Райли Кио. Что-то одновременно домашнее и далёкое, как горный ручей… Я пропал. Начал с книг. Приносил ей что-нибудь почитать и появлялся повод обсудить, поделиться впечатлением. Глядя на неё, следил за движением губ, замечал родинки на шее, терялся в её глазах и почти ничего не слышал, из того что она говорила. Становилось понятным, почему греки начали войну с Троей. Это беда. Заходившую к ней в собор подругу я спросил, что ей нравится? «Варлам Шаламов, она читала недавно его книгу, своди её в музей».

Осталось только начать декламировать ей стихи на набережной и подарить веер.

Шаламов был неверующий и всю жизнь просидел в лагерях. После депрессивной выставки я был уверен, что никогда не буду его читать. Жанна обладала естественной грацией, я с замиранием сердца смотрел на неё в музее. На остановке я не выдержал и сказал:

– Прости, ничего не могу с собой поделать, можно я поцелую тебя в ушко?