Царь-Север

– Зимою даже песец может слопать своё дитя, если он оказался в ловушке, – буднично продолжал Зимогор, разглядывая капкан; сильные пружины были в том капкане – перебивали ногу зверька. Осторожно вынимая лишнюю пружину, охотник рассказывал о кровавой «бане», случившейся в тундре несколько лет назад: – Жили-были друзья. Много лет бок о бок. А потом у них была совместная зимовка. И вот на тебе – схватились дураки за карабины…

– Из-за чего?

– А хрен их знает. Гадай теперь. На полу в зимовье – мужики говорили потом – много было рассыпано осетровой икры. Из-за неё, может быть?

– Вполне, – согласился художник. – Особенно если припомнить историю. Ведь когда-то из-за икры осетра вспыхивали войны между городами-государствами Венецией и Генуей. Если даже государства с ума сходили, что говорить о мужиках, одичавших во время зимовки?

Странную тему затронули. Нехорошую тему. Оба, наверное, почувствовали это. Замолчали. Впечатлительный художник, пораженный «кровавою баней», снова покосился на карабин. Что-то вспомнил, усмехаясь:

– Фритьоф Нансен, собираясь зимовать на Севере, взял с собою в экспедицию несколько смирительных рубашек. Знал, что нервы у людей могут не выдержать.

– Так ты и с Нансеном ходил? Искал Гиперборею? – насмешливо спросил Егор.

Дорогин молча докурил. Окурок швырнул в поддувало.

– Надеюсь, обойдёмся без смирительных рубашек? – спросил, заставляя себя улыбнуться.

– И без рубашек, и без кальсон обойдёмся, – жёстко ответил Зимогор, скрываясь за дверью и запуская «погреться» белесоватое облако.

Вернувшись, он невольно подмигнул квартиранту. Показал двухкилограммового мороженого гольца. Подержал в тепле и ловко сдернул кожицу – сползла чулком. На разделочной доске Егор ловко построгал рыбное «полешко» и пригласил угощаться. «И человека он точно так же разделает!» – неожиданно подумал Тиморей. И тут же прикинулся беспечным, весёлым парнем.

– О! – воскликнул, поводя ноздрями. – Праздник брюха и святого духа!

Светло-розовые стружки нежно подтаивали в пальцах. Тиморей обмакнул строганину в приправу – соль да перец. Северное это угощение в первые дни пурги показалось очень вкусным, но чем дольше бесновалась непогода, тем преснее становилась любая еда. В горло не лезла уже ни строганина, ни вяленая оленина, ни пельмени с налимом…

В первые дни художник следил за собою: брился, зубы чистил, за столом сидел, как в петербургском первоклассном ресторане. Но постепенно лоск уходил. И вот, сидя за грубым дощатым столом, Тиморей лениво рвал руками кусок мяса и говорил:

– Вилка – дьявольский трезубец. И Рафаэль, и Микеланджело, и Король Людовик, и все мушкетёры ели руками…

– Жрали, ты хочешь сказать? – охотник ядовито улыбнулся. – Рафаэль! Ну, что же, приятно познакомиться!

– А вас, простите, как?

– Меня? Просто – Федор. Просто – Достоевский.

Дурашливо пожав друг другу руки, они расхохотались, отвалившись от стола. Но расхохотались как-то неестественно. Губы смеялись, а в глазах – ледок стоял.

Груда старых журналов и всяких газет специально была приготовлена Зимогором – для таких непогожих деньков, когда от безделья голову охота об стенку размозжить. Дорогин перечитал всё подряд. Раскусил десятка полтора кроссвордов, обращаясь иногда за помощью к охотнику.

– Ты, случайно, не знаешь, какою рыбой угощали гоголевского Хлестакова?

– Я не Хлестаков. А сколько там…

– Восемь букв.

– Лабардан?

– А что это?

– Треска.

– Во, ёлки-палки, точно! «Лабардан» подходит. А вот ещё по твоей части. Самый лучший из осетров?

Егор старые сети чинил. Оставляя кропотливое занятие, запустил пятерню в дремучие заросли; поцарапал черно-седоватую метелку бороды. К печи подошёл. Задумчиво «прицелился», глядя в золотую щель – за дверцей прогорающее пламя прыгало.

– А сколько там буковок? Шесть? Так, так… Пиши! – Он замолчал, покусывая ноготь.

– Ну? Что писать-то?

– Бестер.

– Как? Бестерь? Что за зверюга?

– Гибрид белуги и осетра.

Тиморей присвистнул.

– Первый раз слышу!

– Турист! Какие твои годы… Кстати, ты с какого?

– А тебе зачем?

– Может, ты родился в один год с этим самым чертом, которого назвали «бестер»? Это саратовские ученые додумались в 1952 году. Вывели гибрид.

– А почему – «бестер»?

– Первые две буквы взяли от белуги, а четыре – от стерляди. Интересно то, что на английском языке это слово означает «самый лучший». Представляешь, совпадение какое?

– Ушлый ты дядя, смотрю…

– Я ж говорю, мы лаптем щи хлебаем, – поскромничал Егор.

На этом «бестере» закончился последний кроссворд. А пурга не думала кончаться. Хмуро лежа «зубами к стенке», Дорогин крутил приёмник, противно скрипевший и сипевший. Радиоволны путались и рвались над перепутанным и рваным пространством бескрайней тундры. Лишь изредка удавалось ловить отголоски.

– Что там говорят? – спросил Зимогор.

– Подобной чёрной пурги здесь не бывало с 1954 года…

– Включи погромче!