Царь всех болезней. Биография рака

“Поначалу многие из нас не придали этому особого значения, – вспоминал один гематолог. – Мы были уверены, что симптомы уйдут сами”[335]. Однако Фрайрайх, почти 10 лет изучавший пути распространения лейкозных клеток по организму, знал: головные боли никуда не денутся. К октябрю в клинику вернулось еще больше детей – с онемениями, покалываниями, судорогами, головными болями и лицевым параличом. Фрай и Фрайрайх забеспокоились [336].

Еще в 1880-х Вирхов заметил, что лейкозные клетки могут заселять мозг. Проверяя, не произошло ли так и с их пациентами, два Эмиля сделали детям диагностические пункции. Во время этой процедуры позвоночник прокалывают длинной тонкой иглой и набирают в пробирку несколько миллилитров прозрачной жидкости из спинномозгового канала. Анализ циркулирующей по этому каналу и омывающей головной мозг жидкости (ликвора) в ряде случаев может заменять исследования самого мозга.

В научном фольклоре момент какого-нибудь судьбоносного открытия принято описывать так: участившийся пульс; внезапное высвечивание обычного факта; напряженная секунда замирания перед прозрением, когда наблюдения кристаллизуются и складываются в единый логический узор, будто стекляшки в калейдоскопе; яблоко падает с дерева; человек выскакивает из ванны; неподдающееся уравнение вдруг уравнивает само себя.

Однако бывают и иные моменты открытий, совершенно противоположные и не особо афишируемые, – открытия неудач. Такие мгновения ученые, как правило, переживают в одиночестве. Здесь все очень приземленно: компьютерная томография показывает возвращение лимфомы; клетки, казалось бы, убитые лекарством, возрождаются и множатся; ребенок поступает в больницу с головной болью.

Картина, которую Фрайрайху и Фраю явил микроскоп, заставила их похолодеть: лейкозные клетки роились в ликворе в миллионных количествах, наводняя мозг. Головные боли и онемение были лишь первыми предвестниками грядущего коллапса. В следующие месяцы все прежние пациенты вернулись в НИО с целым спектром неврологических симптомов – с головными болями, “мурашками”, мерцанием в глазах – и один за другим впали в кому. Ни в костном мозге, ни в других частях тела следов рака не было, однако лейкозные клетки оккупировали нервную систему, вызывая быструю и неожиданную гибель.

Во всех этих случаях коварный удар по противораковой терапии наносила собственная же защитная система организма. Спинной и головной мозг запечатаны уже упоминавшейся клеточной прослойкой, гематоэнцефалическим барьером. Эта древняя биологическая система развилась в ходе эволюции, чтобы ограждать мозг от ядов. У человека этот крайне избирательный фильтр не пропускает из крови в мозг нежелательных химических и биологических агентов. Однако, судя по всему, он же не допустил туда и ВАМП, тем самым предоставив раку убежище внутри организма. Лейкозные клетки размножились именно там, захватив единственное место, недосягаемое для химиотерапии. Дети гибли один за другим – сраженные тем самым эволюционным приспособлением, которое предназначалось для их защиты.

Эти рецидивы тяжело ударили по Фраю и Фрайрайху. Сердцу клинициста его испытание дорого, точно родное дитя, – это глубоко личное вложение. И видеть, как столь напряженная и сокровенная инициатива чахнет и гибнет, – все равно что переживать утрату собственного ребенка. Один врач, посвятивший себя противостоянию лейкемии, писал: “Я знаю пациентов, знаю их братьев и сестер, знаю поименно их кошек и собак. <…> Это так же больно, как завершение любовной связи”[337].

После семи напряженных испытаний – то обнадеживающих, то глубоко трагичных – романтическая история в НИО и впрямь подошла к концу. Мозговые рецидивы после применения ВАМП довели атмосферу внутри института до критической точки. Фрай, потративший столько сил на поддержку протокола ВАМП в самые тяжелые моменты, выдержавший 12 месяцев переговоров, манипуляций, уламываний и лести, теперь почувствовал себя опустошенным до предела. Даже неутомимый Фрайрайх начинал терять запал, ощущая нарастающую враждебность сотрудников института. Достигнув вершины своей карьеры, он чувствовал, что устал от бесконечных институтских ссор, которые когда-то его вдохновляли и закаляли.

Зимой 1963 года Фрай перешел из НИО в Андерсоновский онкологический центр в Хьюстоне, штат Техас. Испытания были приостановлены (хотя позднее возобновились в Техасе). Вскоре и Фрайрайх покинул НИО, чтобы присоединиться к Фраю в Хьюстоне. Хрупкая экосистема, поддерживавшая Фрайрайха, Фрая и Зуброда, рассыпалась всего за несколько месяцев.