Царь всех болезней. Биография рака

Однако история лейкемии, история рака вообще – это отнюдь не история врачей, которые борются и выживают, переходя из одного института в другой. Это история больных, которые борются и выживают, переходя от одного рубежа недуга к другому. Стойкость, находчивость и несгибаемость, часто приписываемые великим целителям, – качества отраженные: они исходят от тех, кто борется со своей болезнью, а уж потом зеркально отражаются в тех, кто этих больных лечит. Если историю медицины и рассказывают через истории врачей, то лишь потому, что их заслуги взращивались еще большим героизмом их пациентов.

На самом деле не все, а почти все дети, принявшие участие в клинических исследованиях ВАМП, снова заболели и умерли. Несколько человек по неведомым причинам все же не пали жертвами лейкоза в центральной нервной системе[338]. Примерно 5 % всех детей, прошедших лечение в НИО и нескольких других клиниках, рискнувших испробовать протокол ВАМП, благополучно завершили свое долгое путешествие. Они оставались в ремиссии годами, регулярно возвращались в центры клинических исследований и нервно ожидали результатов в приемных. Голоса у них становились глубже. Волосы отрастали. Им проводили биопсию за биопсией – и не находили никаких признаков рака.

Одним летним деньком я ехал по западной части штата Мэн к городку Уотерборо. На фоне низкого, затянутого облаками неба вырисовывались вековые сосновые и березовые леса, отражавшиеся в хрустальных озерах. На дальней окраине городка я свернул на проселочную дорогу. В густом сосновом лесу стоял крохотный дощатый домик. Дверь открыла 56-летняя женщина в голубой футболке. Мне потребовалось 17 месяцев и бесчисленное количество звонков, расспросов, интервью и справок, чтобы выследить ее. Как-то вечером, блуждая по просторам интернета, я нашел-таки путеводную нить. Помню, как в неописуемом волнении набирал номер, как слушал нескончаемые длинные гудки, пока наконец в трубке не раздался женский голос. Я назначил встречу на эти выходные и не мешкая понесся через Мэн. Только стоя у двери, я понял, что явился на 20 минут раньше срока.

Не помню уже, что я сказал – или что пытался сказать – в качестве приветствия. Но помню свой благоговейный трепет. Всего через порог от меня, нервно улыбаясь, стояла участница тех самых, первых, испытаний ВАМП, исцелившаяся от лейкемии.

Подвал ее дома затопило, и отсыревший диван зарос плесенью, так что мы расположились в тени деревьев, в закрытом шатре, сдерживавшем постоянный напор слепней и комаров. Моя собеседница – буду называть ее Эллой – приготовила к нашей встрече стопку медицинских записей и фотографий. Когда она их мне передавала, я ощутил, как по ее телу пробежала дрожь: даже через 45 лет после перенесенного испытания воспоминания преследовали ее.

Лейкемию у Эллы диагностировали в июне 1964 года, примерно через 18 месяцев после запуска испытаний ВАМП в НИО. Тогда ей было и. На фотографиях, сделанных до болезни, она – типичный подросток, с челкой и брекетами. На фотографиях, сделанных всего полгода спустя, сразу после химиотерапии, ее не узнать – лысая, мертвенно бледная от анемии, истощенная, неходячая девочка, поникшая в инвалидном кресле.

Элле назначили режим ВАМП. (Бостонские онкологи, услышав о поразительных результатах в НИО, отважились вне рамок испытания лечить девочку по той же четырехкомпонентной схеме.) Дело пошло хуже некуда. Высокие дозы винкристина так повредили периферические нервы, что девочку постоянно изводило жжение в конечностях. Преднизон вызывал у нее помрачение сознания: ночами она с криками и воем шаталась по больничным коридорам. Медсестры, неспособные постоянно усмирять упертого, невменяемого подростка, привязывали ее за руки к изголовью кровати. Прикованная к постели, она сворачивалась в позе эмбриона, ее мышцы слабели, а нейропатия нарастала. В 12 лет она пристрастилась к морфину, которым ей снимали боль. (Впоследствии она сумела избавиться от зависимости одной лишь силой воли, “пережив все муки ломки”.) С нижней губы у нее так и не сошли шрамы – наследие жутких месяцев, когда девочка отчаянно кусала ее в ожидании следующего приема морфина.

Но, что примечательно, основное воспоминание Эллы – это всепоглощающее ощущение того, что она уцелела. “Мне казалось, я чудом ускользнула”, – призналась Элла, возвращая документы в конверты и папки. Она отвернулась, якобы смахивая мушку, но я заметил, что глаза у нее наполнились слезами. Из больных лейкемией детей, которых она встречала в больнице, не выжил никто. “Не знаю, чем я заслужила болезнь, но не знаю и того, чем я заслужила исцеление. Лейкемия, она такая. Она вносит в твою жизнь необъяснимое. Меняет ее”. Мне сразу вспомнились и древняя мумия племени чирибайя, и царица Атосса, и юная пациентка Холстеда, ожидающая мастэктомии.