Царь Живых

Именно в эту секунду Наташка Булатова поняла так, что никаких успокаивающих сомнений не осталось, поняла с ясностью и отчётливостью хорошего снимка: она сошла с ума.

Поняла она это, именно рассматривая хороший и чёткий снимок.

Рентгеновский.

Глава 8

Ваня стал экстрасенсом.

Звучит смешно, но было ему не до шуток. Только этого сейчас и не хватало для полной жизненной гармонии…

В коммерческом отношении дар был бесполезным: Ваня не чувствовал себя способным снимать сглаз и порчу, давать установки на бизнес— и секс-успехи, чистить карму с аурой и привораживать по фотографиям, волосам, ногтям, крови и сперме…

Даже способным банально раскинуть карты Таро — не чувствовал. Никогда не брал их в руки…

Дар состоял в…

Впрочем, по порядку.

Звонок в дверь раздался субботним утром, не слишком рано и не слишком поздно, в 10.31 — на часы Ваня глянул. Он открыл, слегка удивлённый.

Сегодня он не ждал никого.

Парень. Молодой, помладше Вани. Домашняя футболка, вытянутые на ногах треники испачканы известковой пылью. Шлёпанцы. Вид замотанный и слегка смущённый.

Жизненная история паренька была незамысловата: переехал в их подъезд вчера вечером, квартира — как после самума, осложнённого полтергейстом, вещи навалены от стены до стены и от пола до потолка, он пытается разобраться, начал с книг и полок, их больше всего, осталась библиотека от дедушки, надоела, продавать жалко, читать некогда… короче: не будет ли новообретённый сосед так любезен одолжить ему на час-другой дрель со свёрлами, у него вообще-то есть, да поди раскопай сейчас… Типичная история, отчего бы и не помочь соседу.

Парень лгал.

Нагло и убедительно лгал.

Во всём.

Не было у него покойного дедушки-библиофила, и квартира не была завалена полками, и стены он сверлить не собирался… И в этот дом не переезжал. Ни вчера, ни когда-то.

Вот так.

Ваня понятия не имел, как и откуда он это знал. Но знал точно. Не догадывался — знал. Чувствовал ложь, как чувствуют цвет, звук, вкус… Шестое чувство во всей своей красе.

Дар был однобоким — знания истины он не давал. Ваня не представлял, зачем парень врёт и зачем ему эта дрель…

Помочь могла банальная логика. Едва ли это подстерегающий жертвы по подъездам маньяк, позабывший дома излюбленное орудие… Надо думать, всё проще: лжесосед навсегда испарится, а дрель осядет без особого риска в комке — никто землю рыть не станет, менты спустят на тормозах… Просто и изящно, в духе О. Бендера. И прибыльно: сколько за день можно отбомбить подъездов? А дрель — она подороже отвёртки будет…

Мысли эти мелькнули быстро — просительная улыбка парня не успела погаснуть.

Открытие нуждалось в проверке. Психика у Вани здоровая, но всё когда-то начинается, мог и не заметить, как съехал с катушек, — не заметить за ночными рейдами по подвалам… Если так — зачем обижать человека.

— Одну минуточку, — сказал Ваня дружелюбно.

Дрель была под рукой. Он всё и всегда держал так — под рукой. Но Ваня не протянул просимый инструмент парню через порог — вышел на площадку.

— Пойдём. Помогу, — сказал он просто. — Чего одному корячиться…

Посмотрел парню в глаза и улыбнулся.

Неизвестно, что разглядел тот в Ваниных глазах и улыбке. Наверное, ничего хорошего. А может, сыграли нервы.

Парень рванул с высокого старта и понёсся по лестнице. Босиком. Очень быстро. Шлёп-шлёп-шлёп босых пяток слились в бурные, продолжительные аплодисменты, перешедшие в овацию. Овация завершилась хлопком двери подъезда. На память о горе-аферисте на площадке остались шлёпанцы.

В погоню Ваня не пустился.

Надо было сесть и хорошо подумать.

О многом.

Папа смотрел на Тарантино с вялым и сонным интересом — так недавно он изучал пивные бутылки.

Короткие мысли Тарантино шныряли испуганными крысятами и были похожи, как крысята одного выводка, — в основе всех лежал страх. Затем крысята нашли щёлку — все мысли исчезли и осталось только ощущение. Одно, но страшное — будто голову его трепанировали дисковидной насадкой аппарата для обработки костей (название медицинское и сложное, но именно так — Тарантино в деталях был знаком с такими штучками, хотя никого никогда не лечил). Протрепанировали — и отложили крышку черепа в сторону, как с кастрюльки с доспевшим блюдом.

А потом мозг стали терзать безжалостно острые инструменты, их названия и функции Тарантино тоже знал хорошо…

Но это, конечно, лишь казалось: папа стоял где стоял — в нескольких шагах от него.

Было больно.

Говорят, мозг лишён нервных окончаний, ничего не чувствует — Тарантино сомневался. Его актёры вполне натурально корчились в подобных эпизодах. Теперь он убедился.

Было больно.

Было невыносимо больно.

Он бы орал, заходясь диким криком, в самом прямом смысле разрывая связки себе и барабанные перепонки другим, — если б смог.

Он извивался бы с чудовищной, невозможной для человека силой, способной порвать наручники и сыромятные ремни, — если б смог. Он бы смог, он сам видел такое — как крушат железо, ломая кость и разрывая собственное мясо — от страшной боли, — смог бы и он…

Его путы оказались крепче.

Он остался скован и нем.