Царевич Дмитрий. Тайна жизни и смерти последнего Рюриковича. Марина Мнишек: исторический очерк

И действительно, в четверг волнение, казалось, утихло. В этот день у католиков был праздник «божьего тела», и поляки спокойно отправились на богослужение. Однако во второй половине дня царю подали челобитную о том, что какой-то шляхтич якобы обесчестил русскую девушку. Дмитрий приказал произвести строгий розыск. Обвиняемого пытали, но он ни в чем не признался; дальнейшее следствие выяснило ложность доноса. Тем не менее москвичи были взбудоражены. Заговорщики еще более распаляли их.

– Поляки бесчинствуют, – говорили они, – и нельзя найти ни суда, ни управы на них: царь их покрывает!

Ответом на эти слова были мрачные взгляды, которыми горожане провожали каждого встреченного поляка.

Ненависть русских стала такой заметной и выражалась столь открыто, что даже немцы-телохранители прислали к своим польским сослуживцам гонца с предупреждением о том, что против них в городе замышляется недоброе. Некоторые москвичи-доброхоты явились с доносами к Басманову. Но когда последний доложил о них Дмитрию, царь отмахнулся:

– Я этого слушать не хочу! Не терплю доносчиков! Я буду наказывать их самих!

Недурные речи для «самозванца», не правда ли? Да и вообще все поведение Дмитрия в последние дни никак не вяжется с укоренившимся представлением о нем, как о самозваном похитителе престола. Напротив, в его словах и поступках видна уверенность в законности своих прав; я бы даже сказал, что он на самом деле чувствовал себя Божиим помазанником и просто не допускал мысли о том, что люди могут отнять у него венец, дарованный свыше.

В ночь с четверга на пятницу ударил такой сильный мороз, что в полях померзли хлеба. Русские люди и иноземцы восприняли это, как дурное предзнаменование. 16 мая обстановка в городе так накалилась, что немецкие капитаны, невзирая на царский запрет, явились во дворец с новым доносом, в котором говорилось, что назавтра в Москве назначено восстание.

Дмитрий был в конюшне – осматривал своих лошадей. Прочитав поданную записку, он разорвал ее и бросил на землю.

– Это все вздор!

После того, как ушли немцы, к царю приехал Мнишек.

– Опасность очевидна! – убеждал он зятя. – Жолнеры пришли ко мне сегодня и сказали, что вся Москва поднимается на поляков. Заговор, несомненно, существует…

Дмитрий пожал плечами.

– Удивляюсь, как это ваша милость дозволяет себе приносить такие сплетни.

– Осторожность не заставит пожалеть о себе никогда! – взывал воевода к разуму царя, но Дмитрий прервал его:

– Ради Бога, пан-отец, не говорите мне об этом больше, иначе мне будет это очень неприятно. Мы знаем, как управлять государством, и уверяем вас, что нет никого, кто бы мог что-нибудь против нас сделать. Да если бы мы и увидали что-нибудь дурное, – в нашей воле такого жизни лишить. Впрочем, для вашего успокоения я прикажу стрельцам ходить с оружием по тем улицам, где стоят поляки.

Затем к царю явился Басманов, исполнявший обязанности дворцового коменданта. Он рассказал, что кремлевская стража обнаружила ночью шестерых подозрительных человек, пытавшихся пробраться во дворец. Троих из них стрельцы уложили на месте, а остальных поймали; но несмотря на пытки, они упорно молчат.

Дмитрий на минуту призадумался.

– Хорошо, – сказал он, – я сделаю розыск: дознаемся, кто против меня мыслит зло.

Однако он отложил следствие до следующего дня.

В пятницу к Шуйскому окончательно перешло руководство над войском (около 18 тысяч человек), которое квартировалось рядом с Москвой. Почти все сотники и пятидесятники поддерживали заговор. От царя удалось скрыть не только неповиновение войска его приказу отправиться в Елец, но и ввод в столицу около трех тысяч стрельцов. Вечером стрельцы заняли все ворота Белого города, чтобы изолировать поляков. Их намерения были настолько очевидны, что многие паны собрали свою челядь в домах, где они располагались, и выставили на ночь караулы. Некоторые поляки кинулись в оружейные лавки запасаться порохом, но при виде их хозяева лавок закрывали двери, прикидывались, что не понимают, чего хотят посетители или просто отвечали, что пороха нет.

Поздно ночью, во время очередной дворцовой пирушки, Шуйский от имени царя распустил почти всех алебардщиков – в ночной страже осталось всего около 30 телохранителей. Дмитрий ничего не знал и пребывал в самом прекрасном расположении духа, обсуждая с панами и боярами, как бы роскошнее обставить готовящийся турнир и маскарад. Перед рассветом он вместе с Мариной отправился спать в ее покои.

Ему оставалось жить около четырех часов.

IX. Смерть