Цари, святые, мифотворцы в средневековой Европе

Двери в покой отворив, к природе пробрался вития
И о находках своих всем рассказал. Вот, послушай.
Спал он, и чудилось, будто идет он по лесу густому.
День светозарный прошел, изгнанный тьмою ночною.
Он был один, а вокруг черная чаща шумела
Рыканьем и беготней лютого дикого зверя.
Тут растерялся поэт, не зная, что следует делать,
Но вдруг заметил он дом и к нему прямо шаг свой направил.
Домик стоял посреди рощи на ясной полянке,
Ветхим казался на вид, и жильцами, наверное, брошен.
Ближе, однако, к нему подойдя, внутри свет он заметил
И вслед за тем разглядел девицы фигуру нагую.
Видя такое, поэт радостно в двери стучится,
Но и стена высока, и окошки – что узкие щелки.
Крепко задвинут засов, не спешит отворять ему дева.
Стая звериная, глядь, лачугу уже окружила
И у порога тотчас пожрать горемыку готова.
Тут уж не в шутку струхнул наш поэт, об убежище молит.
Дева, все так же нага, к нему повернулась спиною,
Силясь стыдливо рукой и власами хоть как-то прикрыться.
Жалоб не слышит она, и взгляд ей мужской неприятен.
Так отвечает она, чтоб понял тотчас же просящий:
«Прочь уходи и не смей бесстыдством своим докучать мне,
Хватит с меня и того, что ты тайны мои краем глаза
Видел, хоть должен воздать мне честь ты и в верности клясться
Вечной твоей госпоже и родительнице ежечасно.
В толк не возьму, как ты смел меня по дешевке на рынок
Сбагрить, достойной ровней сделать развратнице мерзкой,
Все, что узнал обо мне, протрубив на всех перекрестках?
Не потерплю я теперь, чтобы смотрел на меня ты,
Прочь изгоняю, пусть ждет тебя смерть от голодного волка».
В страхе проснувшись, поэт вдруг понял все то, что явилось
Слуху и взору его, усвоив: не все подобает
Всем сообщать наперед простецам и глупцам в наущенье.
То, что природа велит в тайне хранить, лишь немногим
Можно сказать, не страшась в толпе коренящейся скверны.
Будет суров приговор тому, кто сам судит и рядит, —
Все, что он скажет со злом, ему же сторицей воздастся[316]

.