Цари, святые, мифотворцы в средневековой Европе

Перед нами, очевидно, не высокая поэзия, а дидактическое упражнение читателя Макробия, одно из многих подобных, случайно сохранившихся в школярских конспектах XII в.[317] Тем не менее такие небольшие, максимум в несколько десятков строк, легко запоминавшиеся поэмы для историка идей не менее важны, чем шедевры масштаба «Космографии», точно так же, как важны для истории – не только литературной – сны. Основной смысл стихотворения без всяких обиняков выявлен уже в первых строках: поэт не имеет права обнажать перед взором толпы богиню Природу, лишая ее подобающих одеяний – integu-menta, involucra, т. е. собственно литературной фикции, «сказки». Как в алановском «Антиклавдиане», жилище Природы в лесу. В «Космографии» чаща тоже «преграждает путь толпе» (communes arcebat ingressus), но эта преграда, как и у Алана, – земной рай, место умиротворения[318]. Здесь же она лишь «нагнетает обстановку», как в рыцарском романе. Лесные хищники могли напомнить читателю тех лет, что и у Горация «в зловещих дебрях звери прячутся»[319], но в целом их роль хранителей целомудрия Природы представляется удачной находкой совсем не бесталанного поэта, явно знакомого с литературой шартрского круга, возможно слушавшего чьи-то комментарии на Макробия.

Важно также то, что сны, в поэзии или в прозе, воспринимались как предупреждения, предзнаменования, даже пророчества, во всяком случае, как повод задуматься, одновременно давая рассказу должную долю условности, чтобы вводить разного рода красочные, эмоциональные детали. Такова ставшая канонической история бл. Иеронима, битого кнутом перед престолом

Всевышнего за свое «цицеронианство» и демонстрировавшего после пробуждения синяки для пущей наглядности[320]. Таково одно из самых загадочных поэтических сновидений XII в., которое могло быть известно и нашему анониму, поскольку принадлежит перу «классика» Луары – Бальдерика Бургейльского, творившего на рубеже XI–XII вв. Здесь темный лес заменен ревущим потоком, в который автор упал из-за того, что его осел оступился на шатком деревянном мосту. Почти маниакальная точность деталей в описании этого своеобразного плавания заставляет даже поверить, что перед нами – почему нет? – настоящий сон. Во всяком случае, замечательная поэма, заканчивающаяся благодарностью Спасителю, может быть прочитана в автобиографическом ключе – как рефлексия поэта над собственным творчеством, поэта, встречающего на своем пути как друзей, так и врагов[321]. Возможно, такой же самокритичный взгляд просматривается в заключительной «морали» – двух последних, несколько выбивающихся из общего повествования строках нашей поэмы: многое смеет поэт, но велика и его ответственность. Именно так, оптимистически, с улыбкой, но одновременно со строго сведенными бровями, не теряя духовного напряжения, как предостережение, произносили знаменитое горациево «Знаю: все смеют поэт с живописцем – и все им возможно, / Что захотят»[322]. Шартрские поэты и философы, эти искатели «обнаженной истины», были прекрасными живописцами.

Мудрость святых у языческих философов: к эволюции этических взглядов Иоанна Уэльского

Светлана Яцык

Иоанн Уэльский – значимый, но пока недостаточно изученный францисканский теолог эпохи расцвета богословия в среде нищенствующих орденов, проповедник и усерднейший собиратель exempla. Он принадлежал к поколению Бонавентуры, Фомы Аквинского и Роджера Бэкона, родился между 1210 и 1230 гг.[323]в Уэльсе; принадлежал к францисканской кустодии Ворчестера. После первого появления францисканцев в Оксфорде Иоанн, которому было около 25 лет[324], присоединился к Ордену, уже будучи бакалавром теологии. Между 1258 и 1262 гг. он начал преподавать во францисканской школе в Оксфорде, чем занимался до своего отъезда в Париж. Неизвестно, когда именно он прибыл туда, однако можно с точностью утверждать, что он уже находился здесь в июне 1270 г.[325], т. е. во время полемики, разгоревшейся вокруг нищенствующих орденов. Перебравшись во Францию, Иоанн поддерживал связи с архиепископом Кентерберийским Иоанном Пекхэмом, который в 1282 г. вызвал его в Уэльс для проведения переговоров с Лливелином III ап Грифидом, последним независимым правителем Уэльса[326]. Иоанн умер в Париже, вероятно, в апреле 1285 г.[327], где и похоронен[328].