Царица горы

– А что это за светлая черточка у тебя над губой? Девчонкой подралась?

– Не-а, – ответила Рита. – У меня дома кошечка была, сиамская, Нинкой звали. Прыгнула Нинка с шифоньера прямо мне на лицо. Я едва глаза рукой закрыла. Располосовала – от скулы до губы. Сейчас едва заметно. Было хуже. Пришлось операцию делать год назад.

– Прибил бы такую кошку.

– Хотела прибить – кухонным резаком.

– Шутишь?

– Нет, – покачала она головой. – Правда, вышло только наполовину. Убежала Нинка. В окно сиганула. Теперь без хвоста по помойкам шляется.

– Ты – серьезная женщина, я это сразу понял.

– Серьезнее не бывает, – улыбнулась она.

– Мне кажется, – задумчиво проговорил Евграф, – с этой белой черточкой ты еще красивее… Загадочнее, – добавил он.

Ночью, в час безвременья, он спросил: «Чем ты занимаешься?» – «Я – писательница», – просто ответила она. «Сотникова, – не слыхал…» – «У тебя все еще впереди». – «И о чем ты пишешь? – ему изо всех сил захотелось быть полезным этой женщине, чтобы не убежала, не выпорхнула Жар-птицей из его рук. – Я могу лучше любого редактора сказать, что хорошо, а что плохо». – «Что хорошо, а что плохо, уже Маяковский сказал». Он усмехнулся: «Тебе палец в рот не клади. Я, Риточка, недаром продюсер. Универсальная профессия. Только дай почитать. Не говорю уже о своих связях в издательском деле…»

И вот теперь, в дверях, не сказав счастливому и одновременно потерянному мужчине, плох он был или хорош, придет ли богиня к нему еще когда-нибудь, Рита вытащила из сумочки рукопись, свернутую в толстую трубу, и сунула ее в руки Гусеву.

– Бери. Несла в редакцию одного журнала, но они могут и подождать.

Евграф поспешно расправил рукопись.

– «Зэчка»? – нахмурился он.

– Да, – грустно улыбнулась Рита. – У меня подружка была, села в тюрьму по недоразумению, потому что скоты все вокруг: пацаны, следователи, судьи, адвокаты. И любовники в том числе. Как под юбку залезть – первые. А помочь – их и след простыл. Попала на зону, там и сгинула. А хорошая была девчонка.

Рита ушла, а Евграф Гусев вцепился в рукопись мертвой хваткой. Отключив телефон, он завалился на кровать, все еще пахнущую ароматами нежданно-негаданно взявшейся гостьи, клубившимися тут, над его головой, все пропитавшими, от картин до мебели, вытянул ноги и прочитал первую строчку…

Даже если бы не было такой женщины, как Рита Сотникова, он отдал бы рукопись своему другу издателю, коллекционирующему не пустые детективы и фэнтези, а вещи глубокие, интересные, перспективные, и убедил бы напечатать книгу. И как было упоительно знать, что не безымянная рукопись попала ему в руки, а прекрасной дамы, которую он будет ждать – завтра. Стоит только позвонить: «Я прочитал. Приезжай». Сколько лестного он скажет ей! Отметит стиль, точность образов. И ведь не соврет! Будто сама она, утонченная, легкая, сидела в этой проклятой зоне. А чуть позже он предложит молодой любовнице свое покровительство. И чем опытнее и мудрее она, тем полнее оценит его предложение.

4

Уже лет десять вел Евграф Гусев свою программу. Она отличалась от тех, которые он, едва изобретя, отдавал коллегам и получал с них барыши. С этой программой он раз в месяц лично возникал на телеэкране, умничал, важничал, хотя демократично и интеллигентно. Суть программы была такова: автор приглашал в студию всем известного человека. Или просто влиятельного, значимого. Некую монументальную личность. Что-нибудь из бронзы, мрамора или гранита, кто был высечен умело, ловко и надолго – временем, обществом, традицией.

Евграф Гусев в считаные дни составлял подробнейшее досье на своего героя, выстраивал все по пунктам, ничего не пропуская, чтобы, пригласив гостя на представление, крутить его, – конечно, тактично и тонко, – как вздумается.

С каким удовольствием он рассказывал о своей осведомленности любовнице! Расписывал героя даже теми красками, которые на телевидении вряд ли пустил бы в ход.

Лорд Бэнджамин Сеймур Кэрридан, крупный бизнесмен, страстный поклонник литературной классики – Роберта Бернса и Вальтера Скотта, – наверняка был вылит из бронзы.

– Как известно, Война Алой и Белой розы, длившаяся несколько десятилетий, истребила три четверти того дворянства старой и доброй Англии, что создавалось еще со времен Вильгельма Завоевателя, – перекинув ногу на ногу, говорил перед телекамерой Евграф Гусев. – Распря Йорков и Ланкастеров увлекла за собой в пучину небытия сотни родовых рыцарских гнезд. Генрих Восьмой, подобно Петру Первому, открыл простор для государственной и военной деятельности новому дворянству. Именно благодаря ему Англия становилась менее феодальной и более капиталистической на общем европейском фоне.