Царица поверженная

Мардиан читал, он всегда ухитрялся выкроить хоть немного времени для чтения. Олимпий ничего не делал – просто сидел, печально осунувшись, со скрещенными на груди руками. Он выглядел усталым и разбитым.

Олимпий, мой бесценный и преданный друг! Если ты прочтешь эти строки – в чем я, зная твое уважение к чужим секретам, сомневаюсь, – знай, что необходимость утаивать мой замысел от тебя была одной из самых печальных необходимостей последних дней. Ты не оставил мне выбора (как я сказала детям про Антония: «У него не осталось выбора, хотя ему и жаль было с вами расставаться»), но как это больно, как горько! Не иметь возможности по-доброму проститься с другом – это дополнительная кара, худшая, чем можно подумать. Поэтому сейчас я делаю то, чего не могла сделать тогда: прощаюсь с тобой. Прощай, дорогой друг, да хранят тебя боги. И не забывай, ничего не забывай.

На улице стоял ясный погожий день. Я видела поблескивающую гладь моря. Волны играли пеной, как юные девушки играют со своими волосами, кивали и звали Александрию присоединиться к ним.

Александрия. Так или иначе, она спасена. Она избежала пожаров, разграбления, разрушения – тех ужасов, что выпадают на долю захваченных городов. Мой город будет жить. Как и мои дети. Это все, о чем я могла просить.

За окном ветер пел свою вольную беспечную песню. Но мы были пленниками и могли лишь смотреть в окна. Беспомощные, как калеки.

Калеки. Ничего не значащие. Лишенные сил. Отстраненные от дел. Лишенные смысла существования. Калеки.

Но нет, я не калека. Я еще что-то значу и сумею доказать это – своей смертью.

Склонив головы, мы так углубились в свои мысли, что вздрогнули от неожиданности, услышав стук в дверь. Вошел Долабелла, одетый с изысканностью, подобающей молодому аристократу, делающему карьеру. Я безразлично подумала, что он очень хорош собой. Далеко пойдет в Риме.

– Ваше величество, – обратился он ко мне, – можем мы поговорить наедине?

Я кивнула. Все остальные молча поднялись и вышли в соседнюю комнату.

– Не желаешь ли закусить или выпить? – с улыбкой спросила я.

Октавиан не скупился, так что я могла принять не только одного гостя, но и целую когорту.

Он лишь печально покачал головой.

– Почему, Долабелла? – спросила я. – Что-то случилось?

Молодой человек выглядел встревоженным.

Он сделал несколько нервных шагов по комнате, а потом неожиданно опустился передо мной на одно колено, взял меня за руку и, глядя на меня с мольбой, сказал:

– Госпожа моя, царица! Надеюсь, ты поверишь мне. За несколько дней, что я служу твоим стражем, я проникся к тебе… глубоким уважением и симпатией.

К чему это он?

– Что ты хочешь сообщить? – спросила я.

Спросила со страхом, ибо, судя по искаженному мукой лицу, он собирался сказать нечто весьма серьезное. И явно не хотел лгать.

– Мне удалось подслушать, как император излагает свои планы. В ближайшие три дня он намерен покинуть Александрию и вернуться в Рим через Сирию, – произнес Долабелла, понизив голос.

– А что будет с нами? Что он решил?

Голос его стал еще тише. Он не хотел, чтобы кто-то, кроме меня, услышал его слова.

– Тебя, царица, посадят на корабль и отправят в Рим.

Так скоро! Осталось лишь три дня!

– А там… что будет со мной там?

Долабелла набрал воздуху, собираясь с силами.

– Он хочет провести меня по улицам в своем триумфе, – ответила я за него. – Не бойся сказать то, что я и так знаю. Ты уверен насчет его планов?

– Полностью. Он задумал грандиозные празднества. Три триумфа подряд: один – в честь Иллирии, один – в честь Актия и последний – в ознаменование захвата Египта. Ты должна стать украшением праздника, его главным трофеем…

– Ну конечно, я ведь могу сыграть двойную роль, принять участие в двух шествиях. Ведь он уверяет, что с гражданскими войнами давно покончено, а при Актии римляне сражались не против римлян, а против египтян, – проговорила я с горькой иронией.

– Да, возможно, тебе придется принять участие в обоих шествиях, – печально признал Долабелла.

– Спасибо за предупреждение.

Итак, три дня!

– Жаль, что мне пришлось сказать это, но я подумал, что оставить тебя в неведении жестоко и несправедливо.

– Да. Спасибо за то, что ты это понял.

Три дня!

– Если я могу что-то сделать…

– Да, есть кое-что. Я намерена обратиться к Октавиану с письменным прошением, а тебя попрошу передать его и постараться убедить выполнить то, о чем я прошу. Для меня это очень важно, жизненно важно.

Со странным спокойствием я направилась к письменному столу, расправила папирус и принялась подбирать нужные слова. Времени у меня было очень мало. Бдительность стражи необходимо усыпить, как и бдительность Октавиана. Караульные должны ослабить надзор.

Великому императору Цезарю привет.