Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

Иные рога вовсе побросали, а у которых в звуке приятность, сложили в аккорды. Один рог хоть и хорош, но один. Соединили в терцу, в квинту, в октаву. В те поры как раз в оркестре государыни камер-музыкантом служил богемских земель человек Иван Антоныч Мареш. А смотрителем оркестра был Семен Кириллович, он-то и задал Марешу задачу: нельзя ли, де, рогами аккомпанировать?

Среди валторнистов равных Марешу, по крайней мере в Петербурге, не было. Он-то и устроил оркестр в две полные октавы из дюжины валторн, двух труб и двух почтовых рожков.

– Так ведь не охотничьих рогов, из валторн? – приметил Василий.

– Лиха беда начало, дружочек. К рогам Иван Антоныч в те поры доверия пока что не имел, но все же пробовал, как их согласовать, чтоб приятность звука была. И вот однажды собрались к Семену Кирилловичу гости, и кто-то посмеялся над Марешем. Дескать, слух по Петербургу идет, будто камер-музыкант Ее Императорского Величества выдумывает музыку для зверей. Так ли сие или обычное пустобрешество?

Господин Мареш обиделся, но отвечал с приличною для высокого собрания вежливостью: «А что вы скажете, – уж не помню, к кому обращался, к сиятельству ли, к светлости, – что вы скажете, – говорит, – ежели музыка сия не имеет нимало такой грубости, какую вы себе воображаете?»

Семена-то Кирилловича насмешка тоже задела за живое, кивнул Марешу: «Пригласи своих!» «Звериная» музыка зело всех утешила, но сам Нарышкин остался недоволен: «У валторн твоих, Иван Антоныч, звук для сердца приятный, но для уха слабоват». Вот тогда Мареш и заменил валторны на рога. Сия история случилась в десятый год царствия Елизаветы Петровны, стало быть, в лето 1751-е. Потеха поначалу прижилась в доме самого Нарышкина, но государыне очень даже нравилась музыка Мареша. И года эдак через три-четыре императрица, будучи в Москве, устроила большую охоту в Измайлове. Тогда и услышала старая столица, каковы рога, сколько в них мощи и сколько сердца… Между прочим, ради этих самых рогов Семен Кириллович получил гофмаршала, а Мареша государыня повеличала капельмейстером. В екатерининскую уже пору на Масленице Дианина гора была устроена. Потеха потех. При матушке государыне всякое дело вершилось с тройным старанием. На той Дианиной горе рога-то и свершили чудо сие. Музыка живая. У рогов дисканты, альты, тенора, басы, а контрбасам на похвалу слов у самого Державина не хватит.

Опасный сосед

Накануне отъезда в Петербург вернулся из инспекции Московской губернии старший брат Алексей. Пропустил триумф Василия!

Отправились в оперу. Давали «Лесту, или Днепровскую русалку». Три части либретто были написаны Краснопольским, четвертая Шаховским, музыку сочинили Кауэр, Давыдов, Кавос, но популярнее сей оперы, пожалуй что, и не было в те поры.

– «Приди в чертог ко мне златой», – пели в Москве и в Петербурге, а на молодецких пирушках с дамами кто-нибудь обязательно горланил куплет:

«Мужчины на свете, / Как мухи, к нам льнут. / Имея в предмете, / Чтоб нас обмануть».

В антрактах театралы говорили о предстоящих дебютах двух юных драматических актрис, Пановой и Борисовой. Судили-рядили о Болиной. Перл петербургской сцены, красавица с дивным голосом, к негодованию управляющего императорскими театрами Нарышкина, к неодобрению царя, скоропалительно венчалась с Марковым.

Марков, имевший сорок тысяч годового дохода, предлагал дирекции откуп, но актрисы императорских театров подписывали договор на десять лет, обязуясь не оставлять службы. Маркова посадили на гауптвахту, тем дело и кончилось.

В буфете у чайного стола Алексей Алексеевич увидел Жуковского. Братья подошли поздороваться. Жуковский был печален и рассеян.

– После представления мы приглашены к Пушкину, вы будете? – спросил Алексей Алексеевич.

– Слышал, слышал! Василий Львович поэму сочинил, но у меня – траур: умерла моя… – Жуковский несколько смешался, – бабушка… Мария Григорьевна, царство ей небесное.

Когда братья заняли свои места в зале, Алексей шепнул братьям о Жуковском:

– Бесконечно талантливый человек, но, Господи, какой же невезучий! Мне Воейков говорил: влюблен в племянницу, причем сестра Василия Андреевича сводная – у них разные матери. Увы! Эта самая сестра не позволяет не токмо сделать предложение, но даже высказать чувство, ибо как ни крути – родная кровь.

Лев усмехнулся:

– Был бы Жуковский Разумовским, Потемкиным, Шереметевым – никакой бы трагедии. Кто он, наш знаменитый пиит? Нищий сукин сын.

Не досидев последнего акта, братья уехали на Басманную.

У Василия Львовича народа было уже обильно. Иных Алексей называл братьям:

– Князь Шаликов, Глинка, Нелединский-Мелецкий.

Оказывается, ждали Вяземского.

Петр Андреевич наконец приехал, и тотчас Василий Львович приказал садиться и объявил:

– «Опасный сосед». Поэма.

С кудрями, начесанными на лысину, утопая подбородком в пене жабо, Пушкин был строг, даже с некоторою сухостью во взорах.

– Должно быть, разнесешь сейчас в пух и прах! И, должно быть, «беседников»! – предсказал Шаликов. – Ну, не томи. Заждались твоей поэмы.