Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

Они тотчас помчались к «Трем грациям». По главной аллее Собственного садика к беломраморному портику. Первой их встретила Минерва, она возлежала среди мраморных цветов на фронтоне.

Постояли, поглазели. Михаил показал на граций:

– Зачем эти бабы вазу держат? Она и без них на колонне!

– Ты лучше спроси, почему их голые задницы белые? – стараясь быть таким же остроумным, как брат, сказал Николай.

– У всех белых людей задницы белые!

– А у этих должны быть синие. Они всю зиму тут простояли. Но пошли, разрешим наш спор о кладе.

Клад – золотая монета, положенная два года назад под пяту грации.

– Ты пьешь кипяченое молоко, я ем манную кашу, – напомнил Михаил. – Ты под какую клал?

– У которой нога криво стоит. Там просвет меньше!

– А я у этой посмотрю, что спиной к озеру.

– Зачем? Я – помню.

Забраться на постамент было непросто, но Михаил опередил брата.

– Есть! – закричал он, доставая из-под ноги грации золотой кругляшок.

– Не может этого быть! – Николай взял монету. Червонец отца. На одной стороне равноконечный латинский крест, в центре креста римская цифра «I», а на другой стороне надпись: «Не намъ, не вамъ, а имяни Твоему». – Я клал монету не под эту грацию. Завел руку под пятку своей.

– Вот!

И под третьей грацией нашлась монета. Михаил захлопал в ладоши:

– Клад утроился, а посему мне не грозит есть кашу. Вышло не по-моему, но и не по-твоему.

– Кто-то видел, как мы клали монету! – Николай щурил глаза, он не мог понять, кто – шутник.

– Если бы видели, взяли… Произошло чудо!

Сидели, смотрели на огромный пруд.

– Мариентальский, – сказал Николай, и осенило: – Мариентальский – это же пруд Марии, пруд нашей матушки.

Басом одиноко вскурлыкивала лягушка.

– Лягушечий царь, – сказал Михаил.

– Ты хочешь послужить России? – спросил Николай.

– Хочу. Но что должно делать? Быть генералом?

– Должно победить зло!

– Зло?.. – Михаил тихонечко вздохнул.

– Зло, которое губит Россию.

Слушали лягушку.

– Зло – зло, а злоба зла похожа на козла! – засмеялся Михаил и спрыгнул с пьедестала голеньких граций.

Солдат и птаха

Птица разбудила Николая. Счастливые, ликующие посвисты. Открыл глаза – свет. Сердце наполнилось любовью, и он знал, что теперь важнее всего. Быстро умылся, оделся, поспешил в домовую церковь.

Завтра Вознесение, хор пел «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ…».

Николай, боясь заглушить шагами пение, замер перед дверьми храма. Церковь невелика, на клиросах певчих помещалось немного, но голоса у всех – чудо.

– «Воскресый из мертвых», – пел хор, и в пении этом были слезы и счастье. Сердце у Николая дрожало. Дрожало, дрожало, и посыпалась капель из глаз, весенняя, любящая.

«Господи, – сказала душа. – Господи! Если ты подашь мне сил, я сделаю так, что вся Россия, весь народ станут горлом, поющим славу Тебе».

Переступил порог храма, а в храме священник, певчие и ни единого молящегося. И столько света!

Белый мрамор стен, алтаря не то чтобы пропускают лучи, но впитывают их в себя. Царские Врата – золотые, с золотым голубем Духа Святого. От голубя лучи. Дух Святой – само солнце. Солнце правды!

– «…Смертию смерть поправ», – пели оба клироса, и правда, правда наполняла храм. Слезы бежали дорожками, за ушами было мокро. Он не замечал этого. Он пел, и голос его, сливаясь с голосами певчих, был полон ликования, как у птицы, что пробудила его.

«Господи! Мой народ будет поющим!» – сказал Николай, умом утверждая сладкие призывы души, и в это самое мгновение над головою благословляющего Христа просияли ослепительные лучи, заходили, живые, подавая молящемуся сокровенную весть.

Когда сердце переполнено, хочется под небо.

Он вышел через внутренний Египетский вестибюль. Душа летела, и он побежал. Не куда-то, не к чему-то, а так… И очутился у одного из Старосильвийских прудов.

Цвела сирень.

Он снова ощутил себя в храме, в ином, в храме Бога. Небо, земля, вода. И опять один?

– Ах, ты, Господи! Ах, ты, Господи! – услышал Николай ласковый голос совсем от себя близко.

За кустами сирени стоял на коленях солдат. Большой, усатый, на широченной его ладони лежал птенец. Солдат подносил птенца к губам и пытался напоить слюной.

– Ну, что же ты, голубчик! Сердечко-то! Сердечко! Не бойся ты меня… Господи! – Солдат смотрел на дерево. – Где же гнездышко твое? А-а-а! Вижу, вижу!

Достал платок, положил на платок птенца, стянул сапоги.

– С богом! – Птенца за пазуху и полез по стволу не хуже крестьянского мальчишки.

Нехорошо подсматривать чужую жизнь, но Николай стоял не двигаясь, ожидая чего-то очень важного.

– Семейство-то! Семейство! – радовался солдат, заглядывая в гнездо. – Посажу тебя в серединочку, пусть братцы-сестры погреют. Смотри, роток пошире разевай, когда матушка с батюшкой корм принесут. А вот и они! Ухожу! Ухожу!

Проворно спустился наземь, осенил себя крестным знамением.

– Слава богу, птахе малой послужил. России-матушке ружьем да штыком, а птахе добром. Господи! Вот и вся польза от раба Твоего Николашки!

«Он тоже Николай», – обрадовался мальчик.

Солдат опустился на колени и стал молиться.