Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

– Господи, ничего для себя не прошу! Сдюжил я, Твоим заступлением, полторы тысячи палок. Лекаря подлечили. Полтыщи осталось. Будет Твоя милость – не забьют до смерти. Выдюжу. О матушке моей молюсь, о рабе Ксении. До матушки верст небось тысячи две али все три. Ты, Господи, знаешь: мы оренбургские. Пятнадцатый год меня не видела. Старуха теперь. Сладчайший Ты мой, Милостивый, пошли ей легкую смерть, когда час ее придет. Свидеться – не прошу… Где ж там! Десять лет еще служить. – Солдат бил поклоны, касаясь лбом земли, и, прочитав «Отче наш», снова просил: – Господи, царя императора не оставь. Война грядет с французом. А француз никому еще не уступил, всех разит… Вместо палок-то послал бы Ты меня, Господи, на лиходея. От чужой пули помереть – слава, от своих палок – маета.

Снова принялся за поклоны.

Николай отступил к пруду, кинулся бежать. И очутился перед батареей.

Пушки стояли в ряд. Все на четырехколесных дрогах; для учения, знать, вывезли. Совсем новые, образца нынешнего, 1805 года: мортиры пятипудовые, двухпудовые. Знал, эти осадные пушки стреляют бомбами да брандкугелями – пожары возжигать.

Николай глядел на зияющие жерла смертоносных орудий, и в паху щемило. Помнил свой гатчинский позор. Тогда ему было шесть лет, уже на лошади ездил, а вот пройти вдоль дворца не смел. Боялся пушек, этих вот черных бездн.

Не уговаривая себя, не приказывая, взял и пошел перед фронтом, задерживаясь у каждого ствола, заглядывая в мрак смертоносных пропастей.

Вернулся во дворец счастливый: превозмог застарелый страх.

К нему подбежал Михаил:

– После завтрака нас ожидает, – он примолк и выговорил слово по складкам: – ки-не-зо-гра-фия. Кинезография!

Кинезография оказалась игрушечным театром, ящиком в бархате, с открытою сценой.

Показали Зимний дворец со стороны Невы, потом с площади. По площади мчались экипажи, скакали верхами офицеры, шли горожане. Купцы в шубах, медлительные, пройдут-пройдут – постоят, чиновники в мундиришках бежали вприскокочку, размашисто шагали крестьяне. Опять появилась набережная Невы. По набережной гуляли дамы с кавалерами, кавалеры при встрече друг с другом снимали шляпы, раскланивались, дамы делали ручкой. Проплыл по Неве боевой корабль с пушками… И вот уже леса, озеро, на озере лебеди. Стало темнеть, и вдруг на небо взошла полная луна, посеребрила дорожку на воде.

– Это как сон! – сказала матушка Мария Федоровна.

– Поэзия! – согласился Николай. – Хорошо бы сражение показать. С атаками пехоты, с бросками кавалерии, с огнем батарей.

– Упаси Господи! – всплеснула руками императрица. – Хоть бы в снах обойтись без войны, без военных.

А у Николая перед глазами встал как раз солдат Николашка с птенцом на ладони.

История вживе

На последних занятиях перед экзаменами Николай с учителем своим Ахвердовым изучали сражение, данное фельдмаршалом Румянцевым при реке Кагул. Николай нарисовал схему расстановки сил, русских и турецких. Турками командовал визирь Галил-бей.

Действия Румянцева приводили в восторг ученика и учителя. Армия Галил-бея насчитывала сто пятьдесят тысяч воинов при ста тридцати орудиях. Для удара с тыла, стремясь к полному уничтожению русского войска, спешило восемьдесят тысяч татарской конницы. Положение, казалось бы, безвыходное. Но Румянцев выделил десять тысяч солдат для прикрытия тыла, а сам очутился перед Галил-беем, имея всего двадцать семь тысяч бойцов и сто восемнадцать пушек.

Теперь, в Павловске, собрав крестьянских детей из окрестных сел и деревень, Николай решил разыграть Кагульскую битву.

Он – Румянцев, Михаил – генерал Олиц, а вот Адлербергу пришлось быть визирем Галил-беем. Ради исторической правды числом «туркы» в пять раз превосходили русских, но зато Николай отобрал в свое войско великовозрастных, почти уже мужиков. Вооружение – деревянные ружья, деревянные сабли и просто палки.

По сигналу трубы Румянцев приказал наступать. Пошли авангард Бауэра, дивизия Племянникова, дивизия Брюса и Репнина, конница Салтыкова и, наконец, Олиц вместе со штабом Румянцева. Турки должны были сидеть в окопах, но они высыпали навстречу, как горох. Окружили отряды русских генералов, бросались в схватки с дурацкой отвагою. Малым всегда лестно побить больших. Сражение превратилось в дикую деревенскую потасовку. Николай схватил за руку Михаила. Бежать – стыдно, оставаться среди дерущихся опасно.

И тут на лошади прискакали Мария Федоровна с офицерами охраны. Битва была немедленно прекращена, окровавленных повели к докторам.

На войну, даже в солдатики, последовал запрет. Товарищей по играм отправили в их семьи. Николая и Михаила матушка усадила за чтение книг.

Николаю предложено было осилить пятитомную историю сеньора Дон Кишота.

Погибло лето.

Вернулись в Петербург в разгар войны с Наполеоном. Впрочем, война была далеко, где-то в Пруссии, в Австрии.

Народ жаждал укрощения выскочки Бонапарта. От Александра, столь прекрасного лицом, столь мудрого на государственном поприще, ждали победы. Сокрушительной, очистительной. Французская революция, уничтожая вековые устои, развращала не только свой французский народ – народы.