Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

Часть третья Царь молод и всё молодо

Философия или молитва

– Не трясись, – шепнул Лев брату Василию, когда они, занявши места в аудитории, ожидали профессора Рейнгарда. – Что-нибудь да поймем.

К их изумлению, понять было просто: профессор одну за другой пересказывал притчи Диогена.

Афинский философ Антисфен, всех от себя прогонявший, не смог избавиться от Диогена. Антисфен замахнулся на упрямца палкой, но тот только голову склонил: «Бей. Но у тебя не найдется такой дубины, чтобы прогнать меня, пока у тебя будет что сказать». Так Диоген обрел учителя.

Что непонятного, если Диоген хвалил тех, кто затевал жениться и не женился, кто хотел отправиться в путешествие и не отправлялся, кто собирался посвятить себя государственной жизни и не посвящал, кто намеревался воспитывать детей и не делал этого, а также тех, кто был готов пойти в услужение к вельможам, но избегал даже общения в ними.

Больше всего Василию понравилась история про мальчишку, с которого Диоген брал пример. Мальчишка пил воду с ладони, и Диоген тотчас выбросил из своей котомки кружку: «Он превзошел меня в скромности жизни». Потом выбросил и тарелку, когда увидел, как мальчик, разбивши по неловкости миску, стал есть чечевичный суп, наливая его в углубление хлебного мякиша.

Рейнгард сыпал притчами, и все их хотелось запомнить.

Увидев у мегарцев овец, покрытых кожаными накидками, и голых детишек, Диоген сказал: «У мегарца выгоднее быть бараном, нежели сыном».

А ввернуть этакое в умном разговоре: «Диогена спросили, в какое время лучше завтракать. “Если ты богат, когда хочешь, – ответил мудрец, – если беден, когда можешь”».

Увы, притчи иссякли, и профессор стал говорить о кинизме, о кинизме гедонизирующем, о гигантской битве за понятие бытия, об эгалитарной этике киников.

В перерыве между лекциями к Василию подошел Петр Чаадаев.

– Какое детство – эта университетская философия! Разве мы дойдем за два года до мыслителей, чьи идеи необходимы сегодня: до Штиллинга, Эккартсгаузена, Бема, Сен-Мартена. Я уж не говорю о Фесслере. С Антисфеном, Диогеном навряд ли мы сможем стать сподвижниками Астреи! Для возвращения на землю сказочно-вдохновенных времен надобны не сказочки, но знания, созидающая мысль времен. Нам, нашему поколению внедрять новую гражданственность – иначе зачем жить! А сколько нужно сил для преобразования духовенства! Оно ведь в России и поныне лапотное.

«Зачем он меня избрал для такого разговора? – ужаснулся Василий. – Вон Лев. Лев читал и Бема, и Сен-Мартена».

Чаадаев смотрел вопрошающе, не отмолчишься.

– Я думаю, цель университета заложить в нас систему, – сказал Василий не очень уверенно. – На прочной основе можно возводить и дворец, и хоть саму башню Вавилонскую.

Чаадаев улыбнулся без высокомерия, скрестил руки на груди, задумался.

– В России все затеи высокого разума упираются – в избу. Изба, топящаяся по-черному – это в девятнадцатом-то веке! – вот наш камень преткновения. – Посмотрел серьезно, просто. – Вы понимаете, я понимаю, вся думающая Россия понимает – дело не в самой избе, а в причинах ее столь несокрушимого существования.

Василий снова перепугался: о чем он, этот умник? И, слава богу, перерыв кончился.

По дороге домой Василий спросил брата:

– Ты не помнишь, кто это – Астрея?

– Звездная Дева. Правила миром в золотой век человечества. Ей давно уже нет места на земле.

От университета до дома не близко, но шли пешком.

Переждать осенние хляби граф Алексей Кириллович переехал в свой роскошный московский дом неподалеку от Немецкой слободы.

На самом-то деле расстался с ненаглядными Горенками ради воспитанников, чтоб им было удобнее добираться до университета.

Дома Василия ждала и дождаться не могла сестрица Аннушка. Ей нужно было поделиться радостью. Приближалась Казанская, а на Казанскую Анны – именинницы. Приезжавший к воспитателю брат его Лев Кириллович подарил своей любимице сережки с синими камешками.

– Вася, ты уже отучился? – Глаза у Аннушки сияли, словно ей хотелось сказать что-то удивительное.

– Как отучился? Я только начинаю учиться!

– Я про сегодняшний день! – надула губки, но тотчас тряхнула головкой, и Василий увидел:

– У тебя серьги новые!

Аннушка запрыгала, захлопала в ладоши:

– Сапфировые!

– Можно? – подставил ладонь под сережку. – А я смотрю и не понимаю: глаз, что ли, у тебя прибавилось?

– Прибавилось! – Аннушка благодарно чмокнула брата в щеку и убежала.

Сестрице было девять лет, а уже красавица.

Перед обедом воспитатель позвал студентов к себе в кабинет. Встретил вопросом:

– Что познали за сей день в стенах храма науки?

Отвечал Лев:

– Читали и переводили латинские тексты с профессором Стельцером, Мерзляков разобрал первые песни «Слова о полку Игореве», а у Рейнгарда слушали лекцию о философах киниках.

Алексей Кириллович перевел глаза на Василия.

– Философия не затрудняет?

– Философия – понятна, термины трудные.

Алексей Кириллович засмеялся:

– До терминов у философской братии охота превеликая. Из трех сосен такую дебрю возведут – не продерешься.