Царская карусель. Война с Кутузовым

Спал Кутузов перед Бородином, силы на сие хватило.

А вот подчиненным главнокомандующего не больно спалось.

Начальник штаба и начальник артиллерии 1-й армии, два Алексея, два генерал-майора, Ермолов и Кутайсов, засиделись после позднего ужина. Кутайсов принялся читать Фингала, но вдруг оборвал стихи на полуслове, и – глаза в глаза:

– Меня завтра убьют.

– Перекрестись, друг мой! – Ермолов взял у Кутайсова книгу, дочитал строфу. – Остальное на завтра, коли переживем Генеральное.

Не ложился до полуночи и генерал от инфантерии граф Милорадович. Насыщался.

Его адъютант поручик князь Петр Вяземский прибыл на Бородинское поле поздним вечером 25 августа. Начальника своего нашел возле костра близ Горок. Михаил Андреевич был весел, легок и ужасно голоден.

– Вяземский! Ты поспел к великому празднику. Завтра нас всех накормят и упоят, но не прихватил ли ты с собою хоть что-нибудь на ужин?

– Я смотрю – тихо, а оказывается, поесть некогда, – посочувствовал адъютант командующему правым флангом 1-й Западной армии.

– Вяземский! Второй день голодаю. Провизии взять не догадался, а здесь купить не у кого. Маркитанты чуют не хуже воронов, какому побоищу быть. Токмо вороны сюда, а маркитанты отсюда, врассыпную.

Поручик Петр Андреевич Вяземский приехал воевать в коляске. В синем казачьем чекмене с голубыми обшлагами, в медвежьем кивере с высоким султаном – форма полка, набранного на деньги Мамонова. Сабля, два пистолета, но верховой лошади не имел. Великолепного скакуна должен был доставить из Москвы главный его конюх. А вот корзины с жареными курами, с доброй сотней сваренных вкрутую яиц, с окороком, с грибным пирогом, с полсотнею пирожков, с дюжиной калачей пришлось взять. Жалеющая барина прислуга нагружала корзины. Шампанское тоже было. Правда, у камердинера. Полдюжины бутылок на случай победы. Была и водка – раны залить.

Михаил Андреевич пришел в восторг от хозяйственной мудрости своего юного, восемнадцати лет от роду, адъютанта.

Отужинали под музыку, долетавшую из лагеря французов.

– Знать, у вице-короля веселые ребята! – сказал Милорадович, указывая куриною ножкой за Колочу. – Что с них возьмешь? Итальянцы!

Генерал ел, как едят оголодавшие люди. Вяземский, глядя на начальство, тоже поел с охотою. На пирожки налегал.

– Что Ростопчин? Как Москва?! – спрашивал Милорадович весело.

– Федор Васильевич, как всегда, с огнем в очах. Оповестил Москву о таинственном шаре, на котором полетят пять сотен героев, и злодею Наполеону будет от сего шара вред и погибель.

– Да, без шара нам придется лихо! – Генерал смеялся от души, а вопросы задавал так, будто у него – бесстрашного воителя – душа замирала: – Но Москва? Что Москва?

– Федор Васильевич так говорит: древняя столица спокойна, тверда, но пуста, ибо дамы и мужчины женского пола – уехали.

Милорадович хохотал, а смотрел на юного князя ласково и отечески.

– Княгиня Вера здорова?

– Рожать ей скоро. Она с Карамзиной, в Ярославле. Трудно расставались, но без слёз. Это, говорят, так вредно – оставлять слезы в сердце.

– У вас, князь, прекрасный русский язык! – похвалил по-французски Милорадович. – Опять же о Ростопчине. Его афишки – война пером. И перо сие принадлежит по праву воюющей армии. А как ловко! Как всё по-русски: «государю угодить», «Россию одолжить», «Наполеону насолить». «Меньше страха – меньше новостей». «Понять можно всё, а толковать нечего!» Я, честно говоря, завидую графу. Солдаты любят круглое словечко. Скажи позабористей – и враг на штыке!

– Сказано не хуже, чем у Ростопчина.

– Ах, князь! Поговорить бы всласть – да пора на боковую. Перед сражением – лучшего не надо! – И спохватился: – Петр Андреевич, ступайте спать в мою избу. Я ночую в палатке. Ночь. Может всякое быть. А вы, князь, без всякого, – генерал хохотнул, – идите и сразу спать. Завтра сил много понадобится.

И опять всё по-французски. Генерал от инфантерии, командир двадцати тысяч русских солдат – по-русски изъяснялся неважно. Впрочем, его французский был хуже некуда.

На крыльце дома Вяземский задержался. Тучи унесло, и звезды сияли и меркли, будто их раздувал великан в шапке-невидимке. Дунет – вспыхнут, дунет – вспыхнут.

Уже под простынею князь Петр вызвал личико Веры, но увидел ее благословенный живот и ее заблестевшие влагою глаза. Он заснул, чувствуя, что и на его глазах – влага.

Война знает цену сна, но сама – дева бессонная.

Рано легши спать, Кутузов и пробудился едва ли не первым в армии.

Умылся, помолился и с мыслью: быть тому, чего народ нажил и чего белая кость не прожила, – сел завтракать.

От еды душу не воротило. Откушал с удовольствием. Сердце было покойно, Михаил Илларионович встал из-за стола, перекрестился, благодаря Господа за хлеб. Тут и жахнуло молотом по крыше. Изба вздрогнула, с потолка посыпалось.

Адъютанты подскочили к главнокомандующему, вывели в сени. В крыше зияла синяя прореха.

– Спокойно, друзья мои! Угодили, но без вреда. Сие нам в прибыль.

Казаки уже подали лошадь, поставили скамеечку, но Кутузов сказал:

– День будет долгий. Заложите пару в дрожки.

– Надо бы уйти отсюда, – настойчиво сказал Паисий Кайсаров.