Удар русских егерей был смертельный для 106-го полка. Однако ж Наполеон потому и гений, что генералы его были обучены воевать превосходящими силами. Натиск 82-го французского полка, подкрепленного плотным истребительным огнем батарей, остановил русских. Полковнику Манахтину разворотило живот картечью.
Русские отступили, оставив кропить кровью землю бородинскую: 700 солдат, 27 офицеров.
Кому вечный покой, а кому жизнь с крестом на геройской груди. Егерь привел и сдал самому Кутузову французского офицера. Лицо егеря сияло счастьем. Усы-то еще не растут, но богатырь.
Офицер был ошеломлен, однако ж благороден:
– Ваш солдат, генерал, отнял у меня шпагу, но не потребовал кошелька.
– Нынче русскому солдату не деньги дороги, – сказал Кутузов и вручил солдату Георгиевский крест.
– Ну, я побежал! – глядя на Кутузова во всю свою молодость, весело сказал егерь. – Там до того жарко. Куда бане!
Михаил Илларионович видел, как было утеряно Бородино. Понимал: французы приобрели позиции, с которых удобно атаковать центр армии и, самое неприятное, Курганную батарею Раевского. И французы не мешкали. Подтянув орудия, принялись обстреливать и батарею, и Горки. Генерала Плозена заменил его помощник Буассерфей. Распоряжения нового командира были по обстановке.
Русские скоро примирились с потерей Бородина. Битва Бородинская, а Бородино стало добычей французов в первый час сражения. Но, как и предвидел Кутузов, главное дело разворачивалось на левом фланге.
Наполеону было из чего собирать ударные кулаки, подавляющие противника прежде всего числом. При стойкости, равной стойкости русских, при умении сражаться и побеждать. В этом солдаты Наполеона не знали равных себе.
Смертельное стояние
Генералы Компана и Дессэ – шестнадцать тысяч солдат – прокрались к Багратионовым флешам (французы называли их ретраншементами) и атаку начали огнем пятидесяти одного орудия. Не пехота – пушки были впереди. Наполеон, веруя в мощь огня, атаковал позицию русских, назначенную им к уничтожению.
Пятьдесят одно орудие к 102-м орудиям Адской батареи – стена раскаленного железа. Флеши и впрямь были защитою малонадежной, но земля родимая, поднятая валом, на себя принимала ядра, картечь, пули, и когда Компана, приблизившись к флешам на 250 шагов, повел дивизию в атаку, русская картечь, русские пули остудили горячую кровь генерала.
Генерал был убит, его дивизия рассеяна, но один редант из трех был у французов. Не давая им развернуть пушки, сводные гренадерские батальоны графа Воронцова, дивизия Неверовского навалились, и первый бой за флеши кончился нашею победой.
Тяжело ранило генерал-майора Воронцова и генерал-лейтенанта Горчакова.
Часы показывали половину седьмого. Дивизия Компана, потеряв командира, скорее бежала, чем отступила, и Наполеон, пресекая беспорядок, послал в дивизию дежурного генерала Раппа.
Всё это по-наполеоновски стремительно. Окружению императора казалось, что их предводитель остановил время.
Семи еще не было. Бой притих, но скрытно, лесом, Рапп и Дессэ вели дивизии ретраншементам в тыл. Впереди опять-таки пушки.
Битва кишела в центре. Евгений Богарне изгнал из леса стрелков 2-й и 26-й дивизий и напал на люнет Раевского.
Серьезного укрепления сделать не успели. Левый фас был высотой в метр с четвертью, правый всего в метр, к тому же короче на десять метров. В левом сделали десять амбразур, в правом только две. Вот и поставили двенадцать орудий полковника Шульмана. Ящики со снарядами укрыли за люнетом.
Схватка вышла короткая. Дивизия Брукле, иссеченная картечью, кинулась назад, укрылась во рву между Бородино и люнетом.
Кутузов, не дышавший, кажется, все эти полтора часа, перевел дух. Бородино у французов, но устояли. Устояли братушки. Стало быть, претерпятся.
Послали воевать – воюй. Иное дело стоять.
Московское ополчение стояло. В строю, в несколько рядов. Стояло скрытно, за кудрявыми густыми кустарниками.
Поручик Жуковский был со своею ротою. Никогда никем не командовал – и вот ответчик за жизни стольких людей.
Сияло солнце, словно для того, чтоб и слепые видели, сколь беспощадны люди друг к другу. Пришли на дивное поле не возрадоваться красоте Божией, но убивать. Вырядились, как на великий праздник, построились красоты ради: в колонны, в каре, в цепи, поэскадронно и полками. Жуковский с другими командирами ездил к генералу Маркову получить боевую задачу.
С холма ему открылось всё великолепие театра войны. Так ведь и называется сие – театр военных действий. Вот только убитые в этом театре – уже не поднимаются с земли, а раненые, выказав по роли боль и муку, не хохочут в антракте с приятелями…
Теперь, в строю, Жуковский, как и его солдаты, видел перед собой зеленые клубы орешника и другие клубы, вздымающиеся в небе, черные, пороховые. И сатанински красные проблески на сих клубах – выстрелы пушек. Уши в первые же полчаса устали от жуткого рева канонады, но громов только прибывало. Знать, кто-то дал приказ – убить тишину.
Ничего не видеть, стоять и ждать, может, и не худшая доля в столь чудовищной битве, но вымучивающая.
Гул, сноп огня, жуткий крик боли…