Царская карусель. Война с Кутузовым

– Сир! Оставаться на позициях, отбитых у русских, рискованно. – Даву сказал это, понимая, что важно Наполеону услышать от них. – Земля устлана трупами, сир! К тому же любимое занятие казаков – резать ножами спящих.

– Мы потеряли более половины конницы, – озвучил Бертье правду о минувшем сражении. – Наши атаки не могут быть полноценными. Надобно отойти в укрепления, построенные нами. Нам надобно выманить русских и добить.

– Есть ли у них силы для атак?! – усмехнулся Наполеон. – Мой Ларибосьер доложил мне: расход орудийных снарядов составил шестьдесят тысяч, ружейных – миллион четыреста тысяч. Я сочувствую Кутузову. Его шкура пригодна для решета.

Отужинали, пожелали друг другу спокойной ночи. И тут Наполеон сказал:

– Нынешнее сражение для меня пятидесятое. Я победил, но успех, одержанный при Бородине, – наименьший из всех пятидесяти. Они умеют стоять.

– Да, сир! – вырвалось у Даву. – Их батальон встречает дивизию, будто это он – дивизия.

– Я теряю терпение от желания быть в Москве! – признался Наполеон.

– В Москву стремится вся армия Вашего Величества, – поклонился императору Бертье. – Без Москвы мы все умрем с голоду.

Победа русских

Атаки иссякли. Пушки французов постреливали, но с безнадежной усталостью. Огрызаясь. Русские, батарея, словно радуясь, что слышат свой глас, рокотали во всю свою оставшуюся мощь. А кое-что осталось.

4-й пехотный корпус Остермана-Толстого – сам он был ранен в первые часы сражения – растворился: дивизиями и полками пополнял армию Багратиона, корпуса Раевского, Дохтурова, но в целости была его артиллерия.

Теперь сорок два орудия уничтожали французские батареи на Курганной высоте.

Покидая Бородинское поле, Наполеон видел: русские стоят на холмах. И по всем этим холмам уже идет работа войны – роют окопы, поднимают валы.

Ободрили присмиревшие французы Михаила Илларионовича. Послал полковника Эйлера в Можайск – укомплектовать зарядами на завтра пятьсот пятьдесят орудий. Столько уцелело из 624.

Вместе с Эйлером был отправлен курьер к Ростопчину. «Милостивый государь мой граф Федор Васильевич! – продиктовал Кутузов. – Прошу Вас, ради Бога, граф Федор Васильевич, прикажите к нам немедленно из арсенала прислать на 500 орудиев комплектных зарядов, более батарейных».

И своею рукою приписал:

«Сражение самое кровопролитное, будем удерживать; по сю пору идет порядочно».

Уже смеркалось, но в Горках – в ставке своей – Барклай де Толли не объявлялся.

Посчитал, что два командующих на одну деревню – многовато.

– Что командующий 1-й армии? – спросил Кутузов Паисия Кайсарова.

– Жив. Ранен не был. Объезжает армию.

– Скобелев! Друг мой, пишите! – Михаил Илларионович, стариковски постанывая, поохивая, сел на лавку, вытянул пылающие от усталости ноги. – Пришло время писанине.

Продиктовал письмо к Барклаю.

«Я из всех движений неприятельских вижу, что он не менее нас ослабел в сие сражение, и потому, завязавши уже дело с ним, решил я сегодняшнюю ночь устроить все войско в порядок, снабдить артиллерию новыми зарядами и завтра возобновить сражение с неприятелем. Ибо всякое отступление при теперешнем беспорядке повлечет за собою потерю всей артиллерии».

Почти такое же отправил и во 2-ю армию Дохтурову.

Сказал Кайсарову:

– О Петре Петровиче Коновницыне давно ничего не слышал.

Кайсаров понимал, о чем беспокоится главнокомандующий. Коновницын спас армию от разгрома, построил, поставил, отразил атаки, а его в благодарность отправили опять в дивизию. Знай свой шесток, генерал-лейтенант.

– Кайсаров, будь любезен, напиши приказ о назначении Петра Петровича командующим арьергардом. Дивный генерал! Истинная слава России. За всё, им сделанное в арьергардных делах, я представил его к Георгию 2-й степени, а за само Бородино, будь моя воля, к шпаге в алмазах присовокупил бы тысчонку душ.

Следующее письмо курьер повез снова Ростопчину.

«Сего дня было весьма жаркое и кровопролитное сражение. С помощию Божиею русское войско не уступило в нем ни шагу, хотя неприятель в весьма превосходных силах действовал против него. Завтра, надеюсь я, возлагаемое упование на Бога и на московскую святыню, с новыми силами с ним сразиться.

От Вашего сиятельства зависит доставить мне из войск, под началом Вашим состоящих, столько, сколько можно, будет».

Принесли кофе. Михаил Илларионович выпил чашечку неторопливо, то ли наслаждаясь ароматом, то ли вздремывая.

Поднялся, вышел из избы. Сел в дрожки, приказал везти себя на батарею.

Синева чистого неба быстро густела, над русскими батареями кудрявыми столбами дыбились дымы. Вспышки рвущихся ядер и гранат по всему фронту французов.

– Семь часов, – сказал главнокомандующему Паисий Кайсаров.

– Васильчиков мне надобен.

Не приказал, но Паисий знал: нужда первейшая, не терпящая никакой заминки.

Генерал-адъютант обер-егермейстера Васильчиков прибыл через четверть часа.

– На вас, Дмитрий Васильевич, у меня большая надежда, – сказал генералу Кутузов. – Потери в дивизии велики?

– 12-я прикрывала батарею Раевского. Пятисот человек не соберу.