Царский изгнанник

– Вы, вероятно, не француз, милостивый государь? – спросил он очень серьезным голосом.

Иностранец промолчал.

– Господа! Я сделал важное открытие: господин этот – не француз! – торжественно объявил Педрилло товарищам.

Иностранец промолчал и гневно посмотрел на Педрилло.

– Этот господин и не итальянец, – сказал Педрилло, – посмотрим, может быть, он говорит на мертвых языках?

– Долго ли намерен ты, Каталина, употреблять во зло наше терпение, – спросил Мира.

Иностранец сделал движение, что хочет встать с места.

– Он в древнем римском языке не сильнее, чем в новом, господа, – сказал Педрилло, – но по глазам его видно, как ему прискорбно, что он не может оценить мое красноречие. Ну-ка по-гречески: – Уважаемый чужеземный иностранец…

Иностранец выскочил из-за стола и пошел прямо на отступающего Педрилло.

– Черт побери! – закричал он самым чистым русским наречием. – Надоел до смерти, с… собачий сын!

Услышав родные слова, Миша пошел к иностранцу навстречу.

– Не могу ли я быть тебе полезным? – сказал он. – Половой, кажется, не понимает, чего ты хочешь.

– Целый час добиваюсь я от него рюмочку джину и кусочек ветчины и не могу вдолбить ему…

Миша перевел половому требование иностранца.

– С кем я имею честь говорить? – спросил Миша.

– Что тут за честь? Это – пустая фраза, – отвечал иностранец, – я князь Никита Волконский, – надо, по здешним обычаям, прибавить к твоим услугам… Сын князя Федора Львовича, – может быть, слышал… А ты кто такой?

– Голицын. Сын князя Алексея Васильевича.

– И внук князя Василия Васильевича? Как же, знаю. Что же ты делаешь здесь, в Париже?

Миша рассказал Волконскому все, что тот желал знать, и сам узнал от него, что он служит в Амстердаме младшим секретарем русского резидента Хвостова, что старший брат его, князь Петр, служит там же и что оба они приехали провести карнавал в Париже.

– Брат мой немножко говорит по-французски, – сказал князь Никита. – Он завел меня сюда и обещал приехать опять. Без него я как без языка. Видишь, даже этих пустяков спросить не сумел, – прибавил Волконский, выпивая поданную ему рюмочку можжевелового ликера и закусывая ее тартинкой. – Не хочешь ли, я тебя попотчую?

– Джин я, пожалуй, попробую, а есть не могу больше. Я здесь с половины шестого только и делал, что ел да пил.

– А кто этот молокосос, что ко мне так приставал? Пойдем проучим его.

– Это мой сорбоннский товарищ; он-то и давал нам нынче обед, и сам слишком много выпил, оттого и стал весел не в меру.

– Что ж он мне-то болтал? Хоть и пьяный, а, чай, он видел, что я его не понимаю.

– Он хотел помочь тебе и говорил тебе разные фразы на разных языках, надеясь дойти до такого, который ты понял бы. Сядем за большой стол; я познакомлю тебя с моими товарищами.

– Они говорят по-русски?

– Нет, а разве ты, кроме русского, ни на каком языке не говоришь?

– По-голландски немножко говорю, а по-французски только и выучил одну фразу на всякий случай: «Фьякр? Отель „д’Эспань!..”» Понял ли бы ты меня, если б был извозчиком?

– Мы и без этой фразы проводим тебя в твою гостиницу, если князь Петр Федорович опоздает.

– Что это публика так расхлопалась? – спросил Волконский. – Неужели ей нравится фальшивое пение этой мамзели?

– Ей нравится смысл песни, в которой намекается на мадам.

– Кто эта мадама?

– Старушка, на которой, говорят, женился король.

– Охота ему жениться на старухе. Лучше б молоденькую взял… А эта певица недурна собой.

– Купите у меня, добрые господа, – сказала маленькая девочка, предлагая Волконскому и Мише по букетику сухоцвета.

Оба взяли по букетику: Миша дал девочке пять франков, Волконский дал ей червонец.

– Видно, у тебя много денег, князь, – сказал Миша.

– А что? Тебе, может быть, надо? Я одолжу, пожалуй.

– Нет, у меня свои есть.

Миша показал полученный им от Лавуазье сверток с пятьюдесятью луидорами.

– Что ж ты так скупо дал этой бедной девочке? – спросил Волконский.

– Довольно с нее. Здесь им обыкновенно по одному су дают, а иные и ничего не дают…

– Не хотите ль поворожить, добрые господа? Всю правду предскажу вам, – сказала старушка, подойдя к столу, за которым сидели, допивая свои стаканы, Аксиотис, Педрилло и Акоста.

– Это что за чучело заморское? – спросил Волконский у Миши. – Какой глупый костюм! Зачем это она вся в красное нарядилась?

– Это цыганка-ворожея; хочешь узнать свою судьбу? Я подзову ее.

– Потом. Вон твой товарищ поворожить хочет; переведи мне, что она будет говорить.

– Ну, покажите нам ваше искусство, – сказал Педрилло, протягивая ворожее руку.

– На пустую руку правда не пойдет, мой красавец, – отвечала цыганка, – посеребрите ее.

– Даже позолочу, – сказал Педрилло, кладя луидор на свою левую руку и покосясь на Волконского, будто чтоб сказать ему: «Не думай, что у тебя у одного есть луидоры».

– О чем прикажете загадать вам, мой добрый господин? – спросила цыганка. – О прошедшем, настоящем или о будущем?

– Прошедшее и настоящее я без вас знаю… Впрочем, гадайте как умеете.

– Вы, молодой человек, красивы собой. Многим красавицам вы понравитесь; многие будут страдать по вас.

– Еще бы, – важно сказал Педрилло, – а буду ли я когда-нибудь женат?