— Конечно, это обидно, — сказал Чальдини, — но если у шестнадцатого ученика баллы почти одинаковы с первым, то можно ещё утешиться. Через два месяца вы догоните Расина, а покуда не велика беда посидеть первым учеником на четвёртой скамейке.
— Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме, — сказал Педрилло.
— Нет, я бы охотно согласился быть вторым на первой скамейке, — кротко возразил Миша, желая скрыть от Чальдини свои холодные отношения с его племянником.
— На твоём месте, — сказал Педрилло, обрадованный, что после трёхнедельного молчания Миша заговорил с ним и даже так ласково отвечал на его злую и неуместную насмешку, — на твоём месте я заявил бы и директору, и инспектору, и аббату, и всему совету Сорбонны, что новое постановление тебя не касается, что ни один закон не имеет обратно действующей силы...
— Какой ты вздор советуешь, Педрилло, — сказал Чальдини, — ведь это не процесс какой-нибудь, а просто распоряжение, и очень дельное распоряжение, сделанное с согласия всего совета. Кому ж на него жаловаться? Да и время ли? Акт начнётся через какие-нибудь полчаса... Нет, Миша, Аксиотис прав. Если вы не придёте на акт, то все подумают, что вы завидуете Расину. Завидуете, что ему дают приз по греческому языку, а вам нет.
— И Расину не дадут приза по греческому, — возразил Миша, — у него по греческому какая-нибудь
— Как
—
— К слову не пришлось, — отвечал Аксиотис, — да опять бильярд...
—
— Ты можешь экзаменоваться и без сочинения, — сказал Аксиотис, — тебя аббат знает; обещай ему, что доставишь сочинение после.
— А если он откажет мне! Какое унижение! А он непременно откажет. Он давеча был такой злой!.. Вот что, Аксиотис, я ни за что не подойду к нему на акте; ты сам скажи ему, что ты, как грек, из любви к своему языку уговорил меня переэкзаменоваться и что я из дружбы к тебе — так и быть, согласился...
— Поедемте, однако ж, господа, уже давно пора, — сказал Чальдини. — А вот тебе, — чтоб не откладывать, Педрилло, — твои сорок два луидора; спасибо тебе, что сдержал обещание: задавай пир товарищам и меня пригласи. Аббата я от твоего имени уже пригласил: он просит только, чтобы пир дан был в кафе Прокоп...
Экзамен уже кончился, а переэкзаменовка кончалась, когда Чальдини с тремя молодыми людьми вошёл в актовую залу. Аббат Ренодо с озабоченным видом сортировал призы и раскладывал их по краям красного стола. Аксиотис подошёл к столу, пошептался с аббатом и возвратился к задней скамейке, на которой, сидя рядом с Чальдини, Миша, молча и с напрасно скрываемым волнением, ожидал исхода переговоров своего посланника.
— Аббат говорит, что уже поздно переэкзаменовываться, — сказал Аксиотис, — что инспектор унёс с собой все списки, остаётся доэкзаменовать одного Дюкена по физике, и что директор и инспектор должны сейчас возвратиться в залу для раздачи призов.
— Я говорил тебе, что этот аббат презлой человек, — сказал Миша, побледнев, — не мог он подождать минут пять каких-нибудь... Прощайте, господа...
— Куда это вы? — спросил Чальдини.
— Домой пойду и на обеде у Педрилло не буду; я говорил вам, что незачем мне было приходить сюда — срамиться.
— А я говорил вам, что вы гораздо больше осрамитесь, если уедете.
Вы, милый доктор, — продолжал Миша, — сколько раз выручали меня из беды, а теперь не можете выручить... правда, я ещё никогда не бывал в таком ужасном положении, как теперь.
— Ах, как вы ещё молоды! Не считали ли вы себя в
— Однако из второго ученика сделаться шестнадцатым, с первой скамейки перейти в соседство Ремона и сесть ниже Лемуана и других, таких же, как он, лентяев... Вы называете это пустяками, доктор?