Царственный паяц

Шестнадцатый день провожу я не там-таки, где мне хотелось бы, и надлежало

проводить. Здоровье мое ухудшается заметно с каждым днем: пребывание в городе,

жгуче мною ненавидимом, да еще в такой непереносимой обстановке, — не то

богадельни, не то жидовского детского сада, не то попросту дома для умалишенных

ведьм, — мало способствует хорошести моего самочувствия и мировосприятия. Я

буквально гибну здесь, и, видимо, нет спасения. В<ера> Б<орисовна> все праздники

пролежала в жестоком бронхите, у нее сильно затронуты легкие, она и теперь почти

через день сидит дома, так что книг продавать, естественно, не может, и не только

теперь, но и впредь. Да и некому больше их навязывать. Положение угрожающее,

сводящее с ума и весьма ложное, повторяю который уж раз. Здесь все поняли причину

моего здешнего пребывания. И тем хуже для нас всех. 16 дней не держал в руках ни

одного сента: они ниоткуда не поступают. <...> Как сумасшедший, хожу по городу без

всякой цели. 2 раза был у Линды за почтой. Дрожал подходя: надежда на спасенье! И

— нигего\ Это надо пережить, это «ничего». Неужели же никто не писал? Неужели же

Мими стала такой хамкой, что даже за «Росу» не поблагодарила и не высказала своего

восторга перед поэмой моей пленительной? <...> Остро, с бешенством завидую всем

живущим не в городе окаянном. <...> Погода ужасающая. По ночам бессонница и

руготня. Я обвиняю В<е- ру> Б<орисовну> и весь мир за то, что не живу в деревне.

Моя психика не выдерживает. Я - Божий поэт, мне грязно и позорно жить в городской

старческой, поганой трущобе. Я не хочу этого. И я смею этого не хотеть. Каждый грош,

который получишь из-за границы, нужен мне для выздоровления, ибо я болен. Этому

надо верить, я от слез слепну. Все, что свыше 18 крон, пусть будет на мое спасение от

ужаса, меня окружающего, душащего меня. В<ера> Б<орисовна> никогда этого не

поймет. Она удивляется. Она осуждает. Она — рабыня города, теток, службы. Что ей до

моих мук!

Любящий тебя Игорь.-

28 янв<аря> - 20 лет моей жизни в Эстонии. В Тойла хочу быть в этот день. Хочу

стихов, музыки, природы, твоего общества: 23 года знаю!!

168

18 марта 1938 г.

Tallinn, 18.III.1938 г.

Дорогая Фишенька, милая!

Ни Вакх, ни Линда точно не знали, где нужно сделать доверительную надпись.

Думаем, что правильно. <...> Книги почти не идут, поэтому вся надежда на чек

полученный, т. е. на перевод. Возьми себе 1.40, а 40 отдай Е<вдокии> В<ладимировне>

Ш<трандель> за телефон. Так что останется моего фонда ровно 16 крон. И эти деньги

— моя весна. Ибо здесь что-то страшное творится: в одну лавку 84.45. <...> Кормит

старуха со дня моего приезда за крону убийственно, чудовищно. А прикупать из-за

отсутствия средств немыслимо ничего. Ни разу не покупали. Имею 4 кроны на дорогу

неприкосновенных. Иначе не выдержал бы дня. Давать ей 30 крон в месяц - это значит

выбрасывать деньги и голодать. Атмосфера удручающая, - ложь, злоба, ненависть

всеобщая. Курю на свой счет. Смысла сидеть здесь уже нет. Попробую заработать в эти

дни и уеду без оглядки: надо жизнь свою спасать! В<ера> Б<ори- совна> совсем-

совсем обреченная в этом аду. Все неможется ей, вечно омрачена и сердита. А тетки

только и ждут, когда я не выдержу и сбегу. Возлагают на это большие надежды. Я это

замечаю. <...> От Рериха жду письмо только в конце апреля. <...> Линда - между нами -

не в силах больше здесь жить и после Пасхи вернется домой до осени. Вакха она

устроила уже у знакомых. Ему будет хорошо. Он очень мил и симпатичен, всегда

радуется мне искренне. Я к ним часто хожу. Благословляю и крепко целую. Хочу

починить коричневые сапоги (набойки), домашние туфли и удочку. И тогда приеду. Я

чувствую себя, как в темнице. Безумные головные боли, сердце и все другое.

Приветствую Л. Ю., Ольгу, Элли.

Крепко целую и люблю.

Игорь.-

14

14

сентября 1938 г. БаагкШа, 14.IX.1938 г.

Попасть в Тойлу не так-то просто, дорогая Фишенька: все время, с Редкими

перерывами, хвораю, а когда лучше бывает, денег нет хрони- Чески, а поездка-то

обойдется в 2.90. Легко сказать, когда и гривенни-

ка часто нет. Долги отдал, но растут новые, и чем их платить будем — никто не

осведомлен, ибо пока получек не предвидится. Уж не тетки ли заплатят при своей

оголтелой скаредности?! Эти сволочи гроша не посылают, и только и знают, что

требуют В<еру> Б<орисовну> с девочкой в город. Причина? Сделать мне пакость и

оставить меня одного в деревне — больного и безнадежного. А между тем мне

необходимы некоторые вещи, как, например, новый костюм и драповое пальто:

замерзаю по вечерам. 17-го, в субботу, [имя неразборчиво] едет из Та1- Нпп’а на Устье

за женой в автомобиле. Я просил его заехать к тебе, будь добра дать ему чемодан с

необходимыми вещами и синее одеяло, а я ведь в Саркуле зимовать буду: не к мегерам

же мне ехать! Я очень видеть тебя хочу, но сил у меня нет прийти пешком. <...> Крепко

целую и благословляю.

Любящий тебя всегда

Игорь.-

Все заграничные знакомые - сволочи! Не вздумай покидать опрометчиво Тойлу и