Царственный паяц

усложнением жизни и ускорением ее темпа.

Единственный талант, вынесенный на гребне этой волны, Игорь Северянин, быстро

проложил себе широкий и вольный путь и, наконец, решительно открестился от всей

липнувшей к нему бездарной своры своим недавним «манифестом», напечатанным в

«Утре России». Там он, утверждая свое преемственное место в общем течении русской

литературы и свою благоговейную связь с пушкинской традицией, весьма определенно

заявляет по адресу «псевдоноваторов», кричащих

о необходимости выбросить Пушкина и Лермонтова «с парохода современности»:

Не Лермонтова - «с парохода»,

А бурлюков — на Сахалин!

Быть может и придет еще подлинный футуризм, который докажет, что гг. Бурлюки и

Шершеневичи не с большим правом называли себя «футуристами», чем некогда, на

262

заре символизма, именовал себя «декадентом» стихоплет из грошевых уличных

листков Емельянов- Коханский. Но во всяком случае та группа русских писак, которая

присваивает себе имя футуристов теперь, являет картину полнейшего банкротства.

Этому лучшим доказательством толстый том (цена 2 рубля) первого выпуска

«Первого журнала футуристов» (М., 1914).

<...>

Какой толк в том, что у отдельных участников (Большаков, Лившиц, особенно

Маяковский) попадаются отдельные блестящие крупинки, притом проскальзывающие

у них помимо их воли, пожалуй, и могут показать, что, брось эти господа свои затеи, из

них могли бы выйти пристойные стихотворцы, но вовсе не могут сделать ни в какой

мере ценной глыбу бездарности, в которую они вкраплены, — бездарности лиц и

бездарности самого их метода.

<...>

Даже бывший соблазнитель «графинь» и «герцогинь», Вадим Шер- шеневич, еще

недавно изводившийся в потугах быть изысканным, салонным и будуарным, бросил

эти бесплодные попытки и, по-видимо- му, обрел более подходящий для себя стиль.

Теперь мне уже нет поводов называть его «обезьяной Игоря Северянина», ибо он

выступает в качестве форменного «урбаниста» (по определению исследователей

болезней современной культуры, «“урбанист” есть хулиган городской в отличие от

“рустициста”, хулигана деревенского!»).

Вместо всяких весьма неудавшихся ему изысканностей и «шикарных» поз, писания

его теперь уснащены грубыми и площадными словами и выражениями из категории

тех, за которые выводят из гостиной, но которые производят благодарный эффект в

дворницкой.

Забеременели огнями животы витрин Пойдемте же тыкать расплюснутые морды А

в животе пробурчат остатки проглоченных щей

Из ваших поцелуев и из ласк протертых В полоску сошью себе огромные штаны...

Да, Шершеневич, наконец, «исправился». Теперь он может быть спокоен. Таким его

никто не заподозрит в подражании Северянину. Но обезьянство осталось обезьянством.

Была бездарь под Северянина, стала бездарь под Маяковского и Бурлюка. Впрочем,

пока Давид Бур- люк пишет решительнее.

А поезд, как дитя, вдруг приподнял рубашку И омочил прибрежность, насыпь, куст,

И ландыш, и волшы (?), и сладостную кашку,

И девушку, упавшую без чувств.

Но я надеюсь, со временем Шершеневич в своем новом курсе его перещеголяет,

хотя бы не только девушки, но и лошади падали без чувств от такой «литературы».

<...>

Кроме отдела «Теория и полемика», строго выдержанного в одинаково базарном

тоне, есть еще отделы «Библиографии» и «Художественной хроники», окрашенные

совершенно теми же красками и переполненные столь же комическими, сколь и

нелепыми самовозвеличениями.

И надо всем висит зеленая скука и мертвый, безнадежно мертвый дух надоевшего,

себя пережившего скандала.

Все талантливое, все подлинно живое (Северянин, Ларионов, Гончарова)

отступилось от этого безвозвратно потерянного дела. Снаружи — гаерство, внутри —

пустота печальная, угрюмая, жуткая.

<...>

Пора раскрывать окна и выметать футуристические окурки.

И. Игнатьев

ПЕРВЫЙ ГОД ЭГО-ФУТУРИЗМА

263

...Я не могу понять...

...Что значит дикое слово «триолет»?!

Из провинциальных рецензий о футуризме

Каждый преподаватель физики, дойдя в своих объяснениях до Инерции,

считает непременно обязанностью сослаться на следующий довольно

характерный эпизод.

— Однажды, в одной из южных провинций Франции, полотно железной дороги

переползало необозримое количество гусениц. В это время должен был проходить

экспресс, паровоз которого и врезался в середину живого наводнения. Колеса

локомотива заработали на одном месте, и, как ни бился машинист, поезд не трогался ни

взад, ни вперед. Кончилось, кажется, тем, что паровоз взорвался...

Такое же зеленое наводнение жирных, тупых гусениц представляла и представляет

наша так называемая, pardon, «Критика», способная уничтожить все нужное, чуткое,

ценное, передовое.

За последнее десятилетие, - или, вернее, пятилетие, российская пресса вынуждена

была подтянуться. Сначала «дням свободы», а затем всевозможными дельцами

американской складки а 1а г. Корнфельд, дающими невзыскательной улице