Царственный паяц

публичных эксцессов футуристов итало-француз- ских, отличающихся крайнею

стадностью и нетерпимостью. (Между прочим, ими преданы публичному сожжению

творения Римского-Корсакова, Чайковского, Сен-Санса и др.)

В начале весны текущего года намечался к устройству открытый поэзо-концерт.

Были разосланы приглашения, в том числе и А. И. Куприну, ответное письмо которого

помещено на первой странице. Был даже обнародован проект программы.

Ego

МЫЗА «ИВАНОВКА»

Ст. Пудость, Балт. ж. д. Гатчинская Мельница. В парке при Охотничьем

Дворце Павла I-го, на Эстраде у мраморных урн, в прелюде Мае 1912 г.

Первый весенний концерт Вселенского-Футуризма организованный Дирек-

циею Газеты «Петербургский глашатай».

Соисполнители:

Игорь-Северянин. И. В. Игнатьев. Константин Олимпов. И. С. Лукаш.

Начало точно в полночь.

В парке лиловая иллюминация. Эоло-колокольчики. Незримые окарины и

свирели.

Киоски: Уединения. Эго-сборников. Молока и черного хлеба.

Шалэ Амура.

Буфет на восточной веранде Дворца у самой Эстрады. Вина садов князя

Юсупова; Ликер Crиme de Violettes фирмы Cusenier. Розовые гатчинские форели;

хариусы; Bonbons-Violettes от Гурмэ. Чай из лепестков fleur d’orange. Гондолы для

переправы через р. Махалитту: «Принцесса Греза», «Алави».

Вшаг по пригласительным вержэткам.

Обратный поезд 5 ч. у.

О дне Концерта будет анонсировано во всех столичных изданиях.

Директор Газеты И. В. Игнатьев

Дмитрий Крючков ДЕМИМОНДЕНКА И ЛЕСОФЕЯ

...Она кусает платок, юледнея, Демимонденка и лесофея!

Игорь - Северянин

Дна лица милых, близких, и певучих, у нее живущей «в шалэ березовом, таком

игрушечном и комфортабельном» — демимонденки и ле- софеи. И, быть может, они не

знают друг друга - качелящая грезэрка в «шумном платье муаровом» и та, другая,

пишущая классическое, нежное, бездумно-ароматное «Письмо из усадьбы», уходящая

на ловлю стерлядей и «противно-узких щук». Изменчив, как городской шум, как

прихоти кокотки, путь Северянина, опьянен ликером современности. Ведь ей, Зизи, так

близки Тома и Масснэ — разве не бальных зал, электрических лучений многоглазых

люстр и пышноцветной прелести быстротекущего дня в их музыке, такой обычной,

такой приемлемой усталым сердцем, зацелованным прохожими. И в смутных снах ей

грезится форелевая река и там любовь, подобная лилии - галантный принц Эксцесс.

Женщина идет по рифменной тропе Северянина, и сам он, подобно этому зверобогу в

кружевах и газе, мимолетен, трагически пламенен и комедийно легкомыслен.

Это лицо его поэзии, томящееся в ожидании «литавров солнца», принадлежит той,

что

Умом ребенок, душою женщина.

Она могла сделать своим возлюбленным его, рыдающая за «струнной изгородью

лиры».

Надолго ли любовь эта? Не так ли мигна она, как синие вскрики трамвайных искр,

как соленый изумруд океанского прибоя?

266

Что нужды — в темной башне ждет поэта — Тринадцатая. Она долго ждет его, и

любовь ее подобна косному агату. Любит, убивает, ждет, чтобы любить, и теряет, чтобы

обрести. В темную, хмарную грусть облечена душа поэта, не радуют ласки двенадцати,

таких обычных и близких, как все живущее, как все достижимое.

Но бывают ночи: заберусь я в башню,

Заберусь один в тринадцатый этаж,

И смотрю на море, и смотрю на пашню,

И чарует греза все одна и та ж:

Хорошо бы в этой комнате стеклянной Пить златистогрезый, черный виноград С

вечно-безымянной, страшно так желанной,

Той, кого не знаю, и узнать не рад.

Верным послом, неустанным странником идет поэт к Тринадцатой — путем

странным, смутно-изменчивым, тем путем, что шел посол «герцогини дель Аква Тор»,

ища страну Виктории Регины, гордо, скупо надменного цветка.

Но легко ли уйти от «офраченных картавцев», от цитровых оркестров и сплинных

женоклубов на милый север, под зеленоглазое небо, под опалы звезд, к долгожданной

Тринадцатой - лесофее?

В шелковых гостиных озерзамка сплетаются медленные сонеты, и сладко мнить,

что

Поплыл я, вдыхая сигару,

Ткя седой и качелящий тюль,

Погрузиться в твою Ниагару,

Сенокося твой спелый июль.

А та, Тринадцатая, лесофея, плачет и молит - задумчивой виолой струнит ее голос:

Мои мечты... О, знаешь их ты!

Они неясны, как намек...

Их понимают только пихты,