Царственный паяц

Константин Мочульскнй ИГОРЬ СЕВЕРЯНИН. МЕНЕСТРЕЛЬ. НОВЕЙШИЕ

НОЭЗЫ

Том XII. Издательство «Москва», Берлин, 1921

Двенадцать томов «поэз», многотысячные издания «Громокипящих кубков»,

«Ананасов в шампанском», «Златолир» и прочих изысков, «удивительно вкусных,

пенистых и острых», солидная критическая литература, триумфальные турнэ по

России, оглушительный успех по- эзо-вечеров, восторженные толпы поклонников и

поклонниц... Разве это не слава? — Разве это не «поэтов русских король»?

Игорь Северянин — гений a priori. Обычно поэт предоставляет критике оценивать

его достоинства, и только в конце творческого пути у него вырастает сознание своих

заслуг. Тогда он воздвигает себе «нерукотворный памятник» - так делали Гораций и

Пушкин. Северянин поступил наоборот: он сначала построил монумент своей

гениальности и славе, а потом стал писать стихи. Он так громко говорил о себе, что в

него поверили:

327

Я повсеградно оэкранен.

Я повсесердно утвержден.

Происхождение этого короля весьма любопытно: его выдумала «кучка» московских

литераторов. Она пошутила над наивным молодым человеком, увенчав его

бутафорской короной. Но эта выходка московских чудаков имела серьезные

последствия. Не только сама жертва свято уверовала в свое призванье - но и заставила

верить в него широкий круг публики. Появление нового бездарного стихотворца,

одержимого манией величья, конечно, не страшно: оно осталось бы незамеченным в

толпе статистов на Парнасе. Страшно то, что дребезжание его «варварской лиры»

нашло отклик в тысячах сердец: страшно

то, что его мишурной короне поклоняются до сего дня. Поэтому творчество И.

Северянина заслуживает внимания как симптоматическое явление нашей культуры, как

показатель эстетического уровня «среднего читателя».

Говоря о культуре, мы обычно учитываем только верхний, последний тонкий слой.

Эта небольшая группа читает Блока и Ахматову, слушает Скрябина, смотрит на

картины Сомова и Судейкина и т. д. Но под первым слоем лежит второй — более

широкий — нашего культурного tiers-йtat. У него своя определенная эстетика, своя

литература (Вербицкая, Нагродская, Лаппо-Данилевская и др.), своя музыка (романсы

Вертинского) и искусство (кинематограф, театры миниатюр и пр.). Tiers-fttat с

любопытством и завистью смотрит вверх: он хочет самого модного, «самого дорогого».

Для него-то изготовляются «поэзы» и «ключи счастья». И. Северянин утолил его

жажду эксцентричного, безумно-дерзкого, пряного и «шикарного». В манерном

раскачивании его berceuse, рондо, триолетов, терцин (какие изысканные названия!), в

звонком щелканьи французских слов (какая образованность!), в мире терминологий

ресторана и бара, кондитерской и cafй-concert’a, в щеголянии словарем косметики,

парфюмерии и модного магазина, в пользовании жаргоном high-life’Horo курорта,

кулис и будуара деми- монденки — воплощается заветная мечта мещанина о

«прекрасной жизни» — деньгах, комфорте и великолепном женском теле в тонком

белье. То же эстетство, которым переболели верхи, тот же эротизм с его «культом тела»

и «свободной любви», только упрощенные и преломленные в романе Вербицкой, в

фильме кинематографа и в романсах вроде «Дышала ночь восторгом сладострастья»,

тот же ресторан Блока с цыганами и «черной розой в бокале золотого как небо Аи»,

только воспринятый не посетителем, а официантом, те же «Шабли во льду,

поджаренная булка и вишен спелых сладостный агат» Кузмина, только

приспособленные ко вкусу менее взыскательного гастронома, те же «ночные чары,

содрогания и крики страсти» Брюсова, только попроще и подешевле. Так поэзия

Северянина препарирует «изыски» символической школы, фабрикуя из них популярное

издание «для всех». (Пора популярить изыски! - Мороженое из сирени). От души

символизма, его веры и тайны, от его провалов в вечность и мистических восхождений

ad realiora в общедоступном издании ничего не осталось. Зато все измышленное,

мертворожденное и лживое вспухло уродливыми нарывами. Пламенный неофит,

Северянин свято верит в свою «красоту». Обнажая язвы учителей, он не глумится над

ними, но своим преклонением он еще подчеркивает их безобразие. Поэт абсолютно

лишен юмора: в своем упоении дорогими винами и пирожными от Berrin - он наивный

комик. Чтобы почувствовать этот пафос шика

и комфорта, нужно проникнуть в психологию приказчика из Гостиного двора, вдруг

вышедшего в люди. Каким заманчивым кажется мир после душного полумрака за

прилавком: как свежи «все впечатления бытия»: и приятная эластичность резинового

ландолета, и ослепительная скатерть ресторанного столика с «графином кристальной

водки и икрой в фарфоре», и конфекты йclair и boule de neige от Gourmets, и женщины

328

«в саке плюшевом желтом» или «шоколадной жакетке», и «роскошь волнующих

витрин, палитра струн и музыка картин». Весь мир, со всеми его ананасами,

морожеными из сирени и женщинами, пахнущими вервеной, — принадлежит поэту.

Отсюда наивная самовлюбленность и наглая самоуверенность parvenu. Северянин