Царственный паяц

искренно убежден, что вся Россия избрала его королем поэтов. В годину гибели

Родины он озабочен:

Где состоится перевыбор Поэтов русских короля?

Какое скажет мне спасибо Родная русская земля?

И состоится ли? - едва ли,

Не до того моей стране.

(Менестрель, «Самопровозглашение»)

Но раз в стране беспорядки и перевыборы состояться не могут, он принужден сам

себя провозгласить королем. Как преломляется переживаемая Россией трагедия в его

психике? Стихи последнего сборника «Менестрель» дают интересный материал.

Гйбель мира для поэта Ведь не так страшна,

Как искусства гибель. Это Ты поймешь одна.

Живя в Эстляндии, автор следит за «контрастными событиями». «Голодные ужасы в

Вене» бросают его «в холод и дрожь». «А то, что у нас на Востоке, - Почти не

подвластно уму», - но «Мы сыты, мы, главное, сыты. — И значит — для веры бодры».

И в громах мировой катастрофы Северянин верен своему «гастрономическому»

вдохновению. Узнав из газет о гражданской войне в России, он поэтически выражается:

Все это утешает мало Того, в ком тлеет интеллект.

Арестован Сологуб, умер Андреев, Собинов, Репин; автор жалуется, что в России у

него почти не остается друзей, и сообщает нам, что

В России тысячи знакомых.

Но мало близких.

Наиболее комическое впечатление производит его скорбь по поводу гибели

культуры, в которой виноваты «футуристы-кубо» (Автор забыл, что он сам футурист-

эго!) и их царь Бурлюк (!). Финалу стихотворения мог бы позавидовать Кузьма

Прутков: «Позор стране, в руинах храма - Чинящей пакостный разврат».

В другой поэзе он рассказывает, как ходил в крестьянские избы и спрашивал: «Вы

читали Бальмонта, - Вы и Ваша семья?». Получив отрицательный ответ, он жалеет

«Бальмонта, и себя, и страну» и решает, что «стране такой впору погрузиться в волну».

О том. как рисуется Северянину «культурная жизнь», свидетельствует «Поэза для

беженцев». Русская колония в Эстонии огорчает поэта своими «запросами

желудочными и телесными», и он предлагает ей «давать вечера музыкаль- но-поэзо-

вокальные», ставить «пьесы лояльные, штудировать Гоголя, Некрасова» и

«...путешествие знать Гаттерасово» (ради рифмы).

Первые сборники Северянина при всей их вульгарности и пошлой безвкусице были

отмечены мелодическим единством. Напевность Бальмонта сочеталась в них с темпами

полумерных вальсов и цыганских романсов. В «Менестреле» чувствуется полный

упадок и этой дешевой эффектности. Некоторые стихи столь кустарны и косноязычны,

что появление их после многих лет стихотворной практики (12 томов стихов) кажется

невероятным. Шедевром «гражданской лирики» Северянина является «Поэза

Правительству». Приведем из нее две строфы:

Правительство, когда не чтит поэта Великого, не чтит себя само.

И на себя накладывает veto К признанию, и срамное клеймо.

Правительство, лишившее субсидий Писателя, вошедшего в нужду,

Себя являет в непристойном виде И вызывает в нем к себе вражду.

Трудно поверить, что это не пародия. Такая поэтическая безграмотность (ни ритма,

329

ни даже синтаксиса) в связи с духовными убожеством - ниже уровня творчества

раешников и дядей Михеев. Кроме стихов, посвященных «гражданским мотивам», мы

находим в сборнике ряд любовных произведений: «Терцины-колибри», неизбежный

«Малиновый berceuse», сонеты, рондели, рондо, газеллы, ноны, секстины дэ - полная

коллекция утонченных стереотипных форм. Но ка-

ким доморощенным содержанием наполнены их благородно-хрупкие очертания.

Картофель — тысяча рублей мешок.

В продаже на фунты... Выбрасывай балласт.

(Секстина XI)

Одна терцина оканчивается в стиле античных пародий К. Пруткова:

Люби меня, натуры не ломая.

Бери меня. Клони скорее ниц.

В других старинных размерах есть ловкость жонглера, известное техническое

умение; но полное отсутствие чувства стиля и культуры слова делают эти произведения

образцами ложного жанра.

В творчестве И. Северянина в искаженном и извращенном лике изживается

культура русского символизма. Давно исчезнувшая на верхах, она просочилась

мутными струями в низший слой и страшным оборотнем живет в нем и поныне.

Солнечные дерзания и «соловьиные трели» Бальмонта, демоническая эротика Брюсова,

эстетизм Белого, Гиппиус и Кузмина, поэзия города Блока — все слилось во

всеобъемлющей пошлости И. Северянина. И теперь в эпоху «катастрофических

мироощущений» эта скудость духа русского поэта ощущается особенно болезненно.

Александр Бахрах

РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГУ И. СЕВЕРЯНИНА «СОЛОВЕЙ. ИОЭЗЫ»

Времена меняются, земля вертится, гибнут цари и царства... а Игорь Северянин в

полном и упрямом противоречии с природой безнадежно остается на своем старом

засиженном месте.

...Сегодня — гречневая каша.

А завтра - свежая икра!., (с. 78)

Таким образом, и вчера, и сегодня, и завтра — все приносится в его поэзию с полки

гастрономической лавки или из парфюмерного магазина. Открываешь книгу, и просто

не верится, что на ней пометка «1923».

Все те же надоевшие нюансы, фиоли, фиорды, фиаско, рессоры, вервена —

Шопена, снова то же старое, затасканное самовосхваление: «Я - соловей, я так