Царство. 1951 – 1954

Старые друзья-товарищи ему вконец опротивели, утомили подобострастными слащавыми лицами, неискренностью, завистью — словом, утратили доверие. И в самом деле, сколько мог Иосиф Виссарионович выносить эти заискивающие лживые физиономии? Не мог и не хотел. Вождь мечтал забыть их лоснящиеся лица, отослать к чертям собачьим! А как такие громкие фамилии к чертям собачьим отправить? Как объяснить народу, что премудрые члены партии — Молотов, Микоян и Ворошилов — пустышки, приспособленцы, и что толку от них нет! Для такого действа нужно специальный сценарий выдумать, организовывать душераздирающую постановку, и не как-нибудь, а обстоятельно, с размахом, чтобы у наивного населения от сермяжной правды дух перехватило. Только лень было заниматься, много сил отняли шумные процессы последних лет. На новые выдумки здоровья не осталось, Хозяин быстро уставал. «А кому другому такое тонкое дело поручишь? Некому. И ведь не умирают лицемеры от неизлечимых болезней, ходят, мозолят глаза!»

Кроме Хрущева, никто Сталину не перечил, каждый старался подстроиться под заданный лад, один Никита Сергеевич мог фортель выкинуть. Сталина неповиновение раздражало, но Хрущеву он такие выверты позволял, считая, что тот из работяг, пас коров, по шахте на карачках ползал, образования не получил, а уж воспитания — какое у свинопаса воспитание! К тому же по Уставу Коммунистической партии коммунист мог собственную точку зрения высказать, то есть хрущевские выходки приравнивались к обмену мнениями, можно сказать, дискуссия получалась, а не то, что все с раскрытыми ртами Сталина слушают. И даже хорошо, что недалекий Никитка иногда вякнет, все равно дурака никто слушать не станет. Очень редко, Сталин принимал хрущевскую сторону. «А ведь он прав, этот спорщик! Надо Микиту поддержать!» Все дела решали по-семейному, за ужином, а заседать Сталин не любил.

Со смертью отца народов все переменилось. Условившись о коллегиальном руководстве, с марта 1953-го члены Президиума заседали, заседали и заседали. Теперь друг другу спуску не давали, диспуты велись до исступления. И тут, как назло, несчастная протечка случилась, сделавшая потолок совершенно неприглядным. Хорошо, что этот неряшливый потолок, а до кучи и посеревшие от времени, облупившиеся стены перекрасили. Стол в зале заседаний тоже поставили новый, длинный, под блестящим лаком, и удобные полукресла с обтянутыми золотистым бархатом подлокотниками вкруг стола расположили.

Сегодня собрались на первое после ремонта заседание, и спор разгорелся нешуточный.

— Мы не имеем права отдать завоеванную в тяжелых боях Германию в чужие руки! — нервничал Молотов, усы его ощетинились.

— Речь идет о волеизъявлении немецкого народа, — спокойно возразил председательствующий, премьер-министр Маленков. — Немцы должны сами решить, как жить.

— Да что же это такое! — в ответ закричал Вячеслав Михайлович и затряс руками. — Вы что, ничего не слышите?! Ничего понимать не хотите?!

Маленков осекся, но, взяв себя в руки, продолжал отстаивать свою точку зрения.

— Если мы позволим Германии объединиться, Запад окажет Советскому Союзу несоизмеримую экономическую помощь, мы сумеем значительно повысить уровень жизни граждан, не надо будет выбрасывать деньги на армию, на военную промышленность! — волновался Маленков.

— С Берией сговорились! — с места выпалил Каганович.

— Берия расстрелян как изменник! Не забыли?! — ехидно выкрикнул министр иностранных дел.

Маленков поднял руку, требуя тишины.

— Никто нашу часть Германии не получит! — вставая и не обращая внимания на председательствующего, нараспев произнес Молотов. — Это на-ша Гер-ма-ни-я!

Страсти накалялись. Маленков настаивал на том, что расходы по содержанию восемнадцатимиллионной, нещадно порушенной войной Восточной Германии, подконтрольной Советскому Союзу, ничем не оправданы, что подобное расточительство никуда не ведет, что немцы не любят и никогда не полюбят русских, и что для них русские навсегда останутся врагами. Он приводил цифры, перечислял экономические потери, сыпал новыми и новыми неутешительными прогнозами, противопоставлял затраты по Германии средствам, направленным на ту или иную сферу советской жизни. И главное, на чем делал акцент председатель правительства, — что Союз получит реальную дружбу с первейшими странами, ведь условий для нормализации внешнеэкономических и политических отношений с Европой и Америкой практически не осталось.

— Что вы нам подсовываете?! — разъяренно кричал Молотов. — Это предательство!