Царство. 1955–1957

Присутствующих после слов Щелкина точно парализовало. Никита Сергеевич побледнел, с минуту сидел, не шевелясь, потом встал с места, подошел к Кириллу Ивановичу, остановился перед ним и — грохнулся на колени.

— Прости меня за несправедливые слова, Кирилл Иванович! — склонив голову, простонал он. — На коленях тебя умоляю, прости! И у всех присутствующих прошу прощения! Простите, Христа ради!

Курчатов с Первухиным и Брежнев кинулись его поднимать.

— Встаньте, Никита Сергеевич, встаньте!

Он медленно, словно столетний старик, поднялся с колен.

— Простите, простите! — лепетал он.

— Никита Сергеевич, не сомневайтесь, мы все сделаем, больше, чем все! — уверял Курчатов.

Щелкин растрогался, протянул Хрущеву руку, Никита Сергеевич обнял ученого.

Первый Секретарь потихоньку успокоился. Прощаясь, он у каждого попросил прощения: у Ванникова, у Зернова, Духова, Кикоина, Тамма, Зельдовича, Доллежаля, Алиханова, Сахарова, Харитона, Курчатова, Флерова. Щелкина снова обнял.

27 апреля, суббота

Став Секретарем ЦК, Леонид Ильич перевез семью в Москву. Квартира у него еще со времен первого восхождения, при Сталине, была отличная, туда-то теперь все и заселились, но городу Леонид Ильич предпочитал дачу. Брежнев не был полноценным членом Президиума, а являлся лишь кандидатом, потому особняка на Ленинских горах ему не досталось. Этим обстоятельством партиец не расстроился, ничем не хуже оказался дом в Заречье, на берегу Москвы-реки. В трехсотметровое деревянное строение они с Викторией Петровной и заселились. Единственное, что попросил Брежнев, так это подстроить к даче просторную веранду с видом на реку — ведь никакого удобства в бестолковом узком балконе!

Детей у Леонида Ильича было двое, Юра, старший, и Галя, младшая. Юре был 21 год, Гале 19. Юра только-только окончил Днепропетровский металлургический институт и готовился идти на работу, но с переездом в Москву не определился куда. Родители советовали еще поучиться, закончить аспирантуру, защитить диссертацию. Юрий согласился, он не спорил с родителями, знал, что родители плохого не пожелают, они всегда беспокоились за сына и за дочь, а всевозможные юношеские шалости улаживал папин помощник дядя Костя. Главное, регулярно родителям звонить, и если отец не уезжал в командировку, приезжать по воскресеньям на обед.

Юрий боготворил Москву. Безусловно, Москва — это не Днепропетровск, и не Кишинев, и тем более не Алма-Ата, куда по работе передвигали Леонида Ильича. Москва — это особая планета, в Москве хотелось жить. Юрий с первых же дней отправился на Бродвей, то есть на улицу Горького. Он не носил стильного прикида, как продвинутые московские модники, но кое-что, безусловно, имелось. Наряд его не был обескураживающим, как требовала новоявленная мода свободных от предрассудков людей: цветная рубаха, яркие как светофор носки, зауженные книзу серые брюки, однотонный галстук-селедочка с маленьким узелком, вишневые туфли на толстой подошве; и хотя будущий аспирант не надевал вызывающего шок яркого пиджака, который непозволительно иметь сыну Секретаря Центрального Комитета, у Юрия имелся магнитофон, который, точно небольшой чемодан, удобно переносился с места на место. Таких штуковин у молодежи еще не было.

На магнитофоне Юра прокручивал самую забористую музыку. Когда собирались друзья, он включал «грюндиг» громче и поучительно изрекал: «Из последнего!» На слуху только появился Элвис Пресли, а вместе с Элвисом компании захватил оглушительный рок-н-ролл. Рок-н-роллу у Юрия можно было поучиться. Танцевал он круто. Ребята и девчата заглядывались на высокого, крепкого парня, непонятно откуда свалившегося на голову «Коктейль-холла» или ворвавшегося в самую гущу «Шестигранника», или со стонами извивающегося под рыдания гитары в объятиях продвинутого ресторана гостиницы «Москва».

За первую неделю Юра свел знакомство с парнем по прозвищу Чарли, который делал вид, что иностранец, до неузнаваемости коверкая русские слова, к месту и не к месту используя громкие английские выражения. Вторым его приятелем стал разбитной Юлиан. Втроем они экстазно отрывались, воображая себя то американцами, то канадцами, то англичанами. Только Юрию выставлять себя иностранцем не очень получалось, лицо выдавало чистого русака. Большим его достоинством была искренняя прямолинейность, благожелательность и, конечно же, деньги — «манюшки», которыми щедро снабжала любимого сына мама.

Юрий пил коктейль сразу из двух соломинок.

— Так быстро выпьешь, пей как все, — на ломаном русском предупреждал Чарли.

— Через одну соломинку вкус не тот! — доказывал Юрий.

Личности в эксклюзивных заведениях собирались примерно одинаковые — золотая молодежь и примкнувшие к ней отпрыски интеллигенции составляли костяк. Реже появлялись и сами представители советской интеллигенции: писатели, поэты, художники, композиторы, артисты, архитекторы, не обходилось и без иностранных дипломатов. Загранграждане пользовались чрезвычайным вниманием, в их присутствии даже обаятельный трубач Чарли переставал интересовать женскую половину публики.