ЦДЛ

Появился ведущий и своим острым как бритва голоском тут же вспорол тишину. И на сцене снова появился прекрасный пол. Выбежали тамбуристки, швыряя в нас высокими ногами. И не менее высокой, под самый подбородок, грудью. В мгновенье ока они смахнули с себя все – и прекрасный пол стал еще более прекрасным. Так всегда бывает, когда появляются они в своем антигардеробе, во всей красе своего вечного «нечего одеть». По крайней мере, в России, которая и приучила нас видеть женщин голыми, а девушек обнаженными. Это королева должна быть голой, а не король. Это намного лучше, чем голый король, хотя двадцать миллионов одних только американцев, напротив, считают, что голый мужчина – вот он – король и это куда естественней, нежели голая королева.

– Так это же гомосеки, педрилы несчастные, которые и в баню ходят, как мы на стриптиз, – возмущается Одиссей Моисеевич, – лично я всей грудью вон за ту грудь!..

И действительно, это было нечто способное убить и оживить в то же время.

– Как сейчас помню, пришла мама, принесла молока, и в такой же прекрасной упаковке, – сразу вспомнил себя он грудным. И признался, что в младенчестве ему не везло – его рано отлучили от сладкой. Присосался было, как тут же отняли. Так что в жизни ему, можно сказать, всю жизнь ее не хватало. Теперь он компенсирует. Восполняет упущенное. Наверстывает. И как он только не попался на этой приманке? Ведь, казалось бы, слишком личная жизнь, которой он в свое время посвятил свои помыслы и отдавал все свои силы (пока его не возревновала власть, очень она у нас ревнивая, сука), по логике вещей должна была захлопнуться, как в сейфе, в одной-единственной женщине (правда, она потом захлопнулась, но совершенно в ином месте), ведь это же так затягивает (по себе знаю). Не говоря уже о том, как это сближает. Иногда мне даже кажется, что мы с женщинами одно целое… Но так или иначе, а однолюбом он не стал. Было бы несправедливо, если б в жизни мужчины была одна, только одна женщина, и еще нелепее, если б, теряя ее, он терял бы смысл своей жизни. А ведь находились и такие, кто стрелялся, топился, давился, травился или, в лучшем случае, терял аппетит – из-за одной, с более или менее приличным туловищем, считая ее в своем роде единственной. Может, в своем роде она и единственная дочь, но сколько же таких родов на земле – не счесть. Не понимаю, как можно убить себя пусть даже из-за самой ослепительной звезды, будто одна только звезда в орбите нашей. Да разве стоило бы из-за одной-единственной астрономию разводить?! – видимо, читал я мысли Одиссея Моисеевича.

– Нет, ты посмотри, какая мулатка! – чуть было не сорвался он с места. Но Мисс Вселенной объявили, увы, не ее. Ею оказалась совершенно заурядная девица с явно поддерживаемым кем-то бюстом и с не менее подталкиваемым кем-то задом, как два барана, откормленным.

Ну, такую жену ласкай сам! – сказали мы старой своей поговоркой, – на то ты и компьютер. И поплелись в наш «Латем», в чьих захудалых номерах жил когда-то советский шпион Абель.

– Царевна, холодная, как лягушка. Баба-Яга, поначалу Дюймовочка… Нет, пожалуй, мы пока не будем жениться.

– Ни в коем разе, – соглашается Рыгор, – он ее любил, надоела – убил, совсем надоела – закопал. Нет, это не про нас, – все больше и больше утверждался он в своем нежелании жениться.

– Вот так сначала женился, как все. Потом поехал, как все… – говорит Ардальон, – нет, я только наполовину поддался стадному чувству под названием «куда все – туда и я». Но это куда лучше, чем куда я, туда и все. Тем более, когда ты уже нашел свое место в жизни, куда посторонним вход нежелателен. Лучше уж я пока прибьюсь к коллективу, чем потом коллектив засосет меня, и тогда уже оторваться от родимого и сплоченного почти безнадежно, бессовестно, безнравственно и вообще неэтично, поэтому я всегда держусь с краю. И пока не женюсь. Жена ведь тоже в какой-то степени коллектив, он в ней до поры до времени, пока она не начала его выстреливать по одному. А здесь, в Америке, надо быть еще осторожней. Один мой знакомый миллионер, вернее, бывший миллионер, – все до последней копейки в штанах и штаны тоже отдал ненаглядной своей, чтобы только поскорее от нее избавиться (здесь суд помогает женщинам грабить) – как-то сказал мне: «Ардальеша, не вздумай жениться. Здесь можно ставить только на лошадей, да и то на хороших, но никак не на женщин – проиграешь и просадишь все, промахнешься и прогоришь, провалишься и не вылезешь! Поверь, дорогой, моему горькому опыту…» А уж опыт у него, можешь поверить, горький. По сей день вот уже столько лет во рту у него привкус души оплеванной. Потому нет в мире человека, чаще и чище него чистящего свои зубы. А ведь какой души был человек!..